<<
>>

ТАТЬЯНИНА ЛЮБОВЬ

Все началось однажды осенним днем с обычнейшего телефонного звонка. Алексей Гаврилович, так представился собеседник, просил проконсульти­ровать его по поводу сложной ситуации с дочкой-старшекласницей.
Дого­ворившись о встрече, я почти не возвращался в своих мыслях к этому буд­ничному профессиональному разговору с возможным клиентом до тех пор, пока не подошел оговоренный срок. В назначенное для приема время пе­редо мной предстал немолодой уже человек, сухощавый, с выразительным лицом, обтянутым загорелой кожей, и серыми умными глазами.

Когда мы после взаимного приветствия сели в кресла, я заметил, как быст­ро пульсирует жилка на виске Алексея Гавриловича. Пока длилось молча­ние перед нелегкой для отца беседой, я остро ощутил обеспокоенность со­беседника, тяжелую ношу ответственности, озабоченности, которая нава­лилась на него, пригибая плечи и заставляя ускоренно биться немолодое уже сердце. Еще немного помолчав и, по-видимому, собравшись с духом, Алексей Гаврилович проговорил:

— У нас в семье с дочкой несчастье.

Влюбилась она. Что делать?

Кивнув головой, в знак того, что я слышу и воспринимаю сказанное, я, не проронив ни слова, внимательно и вопросительно взглянул ему в глаза. Алексей Гаврилович продолжал:

— Понимаете, какое дело. Татьяна учится в последнем классе. Школа слож­ная, физико-математическая. Она способный ребенок, скромная, ласковая девочка. Через полгода — окончание школы. Пора подумать и о вступи­тельных экзаменах. А она... — отец словно заикнулся. Видно было, что го­ворить ему больно. — Влюбилась...

Он вновь на мгновение умолк. Помолчав, продолжил:

— Вы только ничего такого не подумайте. Я вовсе не против любви. Пусть она будет, любовь эта. Но не так же! Не сейчас, вы понимаете? Да и не та­кая. Что же это за любовь, когда она уроки почти не готовит, школу запус­тила.

Поговорить с ней о ее Андрее и отношениях с ним невозможно. Она избегает разговора или просто успокаивает нас с матерью тем, что, дескать, все будет хорошо. Ей об учебе надо думать, об институте, а она? А она, я скажу вам, как взбесилась. Андрей и Андрей! Хоть бы Андрей этот был пу­тевым парнем. Хоть бы студентом там или уже зрелым человеком. А то...

Отец снова запнулся. Было заметно, что каждое слово давалось ему с ог­ромным напряжением и болью.

— Кто бы, вы думали, он? Помощник маляра. Двадцать два года, вернулся из армии, уже был женат. Разведен, значит. Образования нет. Так, подхал­туривает на ремонте квартир. Вы только поймите меня правильно. Я не против маляра. Маляр так маляр. Пусть бы и слесарь. Не в этом дело. А в том, что он в двадцать два года уже разведен... В том, что он — никто! А Татьяна способная же девочка, как ослепла. Как будто съела чего-то. Гово­рит: "Я без него не могу". Как это так "Не могу"? Я говорю: "Возьми себя в руки! У тебя же есть девичья гордость! Достоинство! Ты же будущая мать, ты же — дочь моя". А в ответ одно: "Все будет хорошо". Вы поймите, я те­ряю ребенка. У меня такое ощущение, что она уже не моя. Не мой ребенок. Чужая какая-то...

Я понимал, что Алексею Гавриловичу прежде всего следовало помочь успо­коиться. Но как это сделать, когда человек в таком состоянии? Да и чем я мог быть полезен сейчас? Предложить сигарету? Унизительно. Панибрат­ство в духе бесед со следователем. Стакан холодной воды? Но он же не женщина, а мужчина. Не годится.

В глаза бросались посеревшее лицо, покрасневшие глаза, руки едва замет­но дрожали. Облик Алексея Гавриловича даже отдаленно не ассоциировал­ся с употреблением алкоголя. Наоборот, собеседник производил впечатле­ние серьезного, обстоятельного человека, привыкшего все взвешивать, об­думывать, а затем принимать решения. Я рискнул опереться именно на эту личностную черту клиента.

— Погодите, Алексей Гаврилович, — я жестом попытался успокоить его.

— Если можно, сориентируйте меня, пожалуйста, в том, что, собственно, слу­чилось, произошло у вас с дочкой. Влюбилась — это состояние. А вот кон­кретная ситуация...

— Ситуация, ситуация... — как эхо повторил собеседник. Видно было, что состояние аффекта, в котором пребывал этот немолодой мужчина, препят­ствовало сосредоточению на нужных мыслях и чувствах, заставляло коло­титься сердце, предательски вызывало дрожь узловатых, привыкших к труду рук.

— Ситуация такая, что между нашим телефонным разговором и сегодняш­ней встречей прошло три дня. За эти три дня случилось вот что... Татьяна не пришла ночевать домой. Мы с женой поехали к родителям Андрея. Че­рез подружек узнали, где живут они. Там нам сказали, что Андрей поехал на дачу. Мы — туда. Они — там. Спят. В одной постели... — Алексей Гав­рилович сжал кулаки.

— А дальше случилось то, что я стащил его, стащил ее с кровати, да так врезал обоим, что ладонь заболела. И знаете, что меня поразило? Что Анд­рей даже не пытался Татьяну оборонять. Любовь, значит, свою... Ну, что мы с женой? Посадили дочку в машину и — домой. Мать с ней дома. А я вот у вас... Стыд и срам... Позор... Позор... — он снова сжал кулаки. —

Что делать?

— Значит, сейчас ваша Татьяна дома с мамой, — четко и громко прогово­рил я, впечатывая каждое слово в сознание собеседника.

— Да, Татьяна дома с матерью, — Алексей Гаврилович выговорил эти слова медленно, словно еще раз осознавая их смысл.

— Вот и хорошо, что дома, — я попытался подкрепить это осознание, под­черкивая слово "дома". Ведь "дома" означает в "безопасности".

— Дома-то дома, — с горечью отозвался Алексей Гаврилович. — А если сбежит?

— Погодите, погодите! Давайте сначала останемся в настоящем време­ни, — предложил я. — Она же с мамой.

Пришло время вывести клиента из состояния аффекта.

— Главное сейчас, что Татьяна дома, с матерью. А вы — выжили, и вот здесь, сейчас со мной. Когда можно все спокойно обсудить, обмозговать, — я произносил эти слова как можно более рассудительно и спокойно.

Алек­сей Гаврилович именно теперь нуждался в психологической поддержке, и я пытался найти нужные слова.

— Скажу вам прямо, — начал я, — если у вашей дочери такой отец, как вы, за нее можно быть спокойным. Вы отстояли ее достоинство. Вы защищаете ее, переживаете за нее. Она же ведь ваша дочь, ваша? — переспросил я. Он утвердительно кивнул головой.

— Значит, не сегодня, так со временем непременно все оценит. И оценит правильно. Ведь насколько я уловил, Татьяна— девушка умная, одаренная, ведь так?

— Да, — согласился отец.

— Ну, а если и умная, и одаренная, да еще и в вас, наверное, пошла. Ведь решительная же? — продолжал я.

— И азартна к тому же, — отозвался отец.

— Значит, в жизни не пропадет. — Я попытался расширить жизненное пространство травматической ситуации.

— А теперь, — продолжал я, — расскажите, пожалуйста, немного о себе. Мне важно понять вас как человека, и тогда, возможно, нам легче будет личностно анализировать и ваше поведение в ситуации, и возможные ре­акции дочери.

Алексей Гаврилович как будто немного отошел. Не спеша начал рассказы­вать о себе. О том, как работал на оборонном заводе, о своем позднем бра­ке. О позднем ребенке. Рождение дочери было для него настоящим счасть­ем. Воспитывали ее — уважением. Он посвящал ей все свое свободное вре­мя. Зимой — лыжи, заснеженные леса Карпат. Летом — походы, речка,

рыбная ловля на рассвете. Всегда — интересные концерты, совместные чтения и обсуждения книг. Бесконечные споры... Алексей Гаврилович рос вместе со своим ребенком.

Чем больше я слушал рассказ Алексея Гавриловича, тем отчетливее выри­совывался вопрос, который я, наконец, задал:

— Скажите пожалуйста, Алексей Гаврилович, — я несколько засомневался, а затем все же произнес: — А в каких отношениях Таня с мамой?

Алексей Гаврилович задумался. Дело в том, что, рассказывая о себе и о до­чери, Алексей Гаврилович ни разу не вспомнил о матери Тани. Это и в са­мом деле было удивительно, поскольку, когда речь шла о самой ситуации, мама Тани в рассказе упоминалась.

Было очевидно, что некую роль во всем этом фигура матери играет. Но какую?

— Отношения вроде бы неплохие, — отозвался наконец Алексей Гав­рилович.

Время нашей встречи истекло. Мы договорились, что в следующий раз на прием придет мама, Зинаида Степановна. Татьяну решили пока не трогать.

На следующий день в назначенное время передо мной предстала осанис­тая, строгая женщина, с властным выражением лица и встревоженным взглядом. Она молчала.

— Вы, наверное, Зинаида Степановна, мама Татьяны, — начал я беседу.

— Да, — женщина снова замолчала.

Я посмотрел на часы. Прошло около четверти часа. Нашего времени оста­валось минут 35—40. Я так и сказал об этом клиентке, которая все еще си­дела молча.

— Если вы захотите что-нибудь сказать, — вновь прервал я молчание, — можете говорить все, что придет в голову, не выбирая, что главное.

Женщина кивнула в знак согласия. Но молчание продолжалось. Наконец, она вздохнула, и я понял, что беседа, по всей вероятности, у нас не полу­чится.

— Что ж, Зинаида Степановна, — я взглянул на часы. — Приятно было увидеться с вами. К сожалению, время нашей беседы приближается

к концу...

— А о чем здесь беседовать? — вдруг отозвалась Зинаида Степановна. — Если бы отец был мужчиной да по-отцовски всыпал бы ей ниже спины ремнем, да так, чтобы неделю ни сесть, ни встать не смогла, тогда можно

было б говорить. А так — о чем здесь говорить? Стыд один! Связалась с ка­ким-то бедолагой, от родителей отреклась, из родного дома сбегает... О чем здесь говорить? Без ножа зарезала.

И без паузы женщина продолжала:

— Я бы тех, кто показывает по телевидению секс этот, приказала бы ве­шать на столбах за ноги, чтоб у них кровь от секса да в голову бы ударила. Что делают! Наших детей от нас отлучают. Голыми, прошу прощения, зад­ницами да титьками весь свет заслонили. А вы — говорить... Что ж тут го­ворить? Стрелять надо. Стрелять!

Лицо и глаза женщины вспыхнули такой ледяной ненавистью, что на мгно­вение стало жутко, я немного помолчал, затем, словно про себя, произнес чуть слышно:

— Так ведь уже стреляют...

— Не в тех! — громко и решительно ответила Зинаида Степановна.

Я попытался проникнуть в бурю чувств клиентки. В чем-то я даже был со­гласен с ней. Но сейчас моя профессиональная задача состояла не в под­креплении или опровержении ценностных симпатий или нормативов кли­ентки, а в том, чтобы за время, которого почти не оставалось, хотя бы то­неньким лучиком осветить отношения матери с дочерью. Не отстраняясь от темы (действительно болезненной) средств массовой информации, а, на­оборот, как бы продолжая ее, я спросил:

— Кстати, скажите пожалуйста, на ваш взгляд, Татьяна много времени тра­тит на телевизор?

— На телевизор? — Зинаида Степановна взглянула на меня с таким выра­жением лица, будто я только что свалился с высокой башни, но при этом не только не ушибся и ничего не сломал, а еще и вопросы задаю.

— Да разве они теперь телевизор смотрят? Они же закроются где-то и ви­дики без конца крутят. Такое, что...

— Правильно ли я вас понял, что Татьяна редко бывает дома? — уточнил я.

Женщина снова посмотрела на меня с неприкрытым интересом. По ее гла­зам уже было видно, что все психологи — немножко того... и надо поско­рее распрощаться, не то и самой можно повредиться в уме.

— Да с чего бы это мне к психологам ходить, если бы мой ребенок дома сидел! Да она родной матери не всегда и "здрасьте" скажет. А вы вопрос задаете...

Настало время прощаться. Картина прояснялась довольно отчетливо. Не хватало разве что небольшого штришка. Собственно говоря, далеко не все­гда подробности важны, но в этой ситуации мне показался такой штрих не­обходимым.

— Зинаида Степановна, создается впечатление, что вы в самом деле теряе­те дочь, — я посмотрел на нее.

Суровое лицо. Уверенность и решительность. Отчуждение и непреклон­ность. Молчание.

— Но это еще, возможно, не самое главное, — продолжал я. Ни одна чер­точка не дрогнула на ее лице. — Страшнее то, что, кажется, ваша дочь уже потеряла вас. А вы ведь ее мать...

Не прощаясь, Зинаида Степановна вышла. На следующий день Алексей Гав­рилович пришел с Таней. Обычная старшеклассница. Спортивный стиль в одежде. Спортивная сумка через плечо, тяжелые черные ботинки на ногах. Пока Татьяна работала на компьютере с диагностической программой, мы обменялись мнениями с отцом.

— Была Зинаида Степановна, — начал я как можно более нейтрально.

— Знаю, что была. Сами же видели, какая она, — вздохнул Алексей Гаври­лович. — Позавчера, когда вы спросили, какие у нее с Таней отношения, я подумал, что, собственно говоря, никаких. Но как-то неловко было гово­рить так. А вообще-то она тяжелый человек. Начальник цеха. Все время с людьми. Работа, знаете ли, такая.

— Татьяна с матерью не контачит, — перебил я Алексея Гавриловича.

— Общий язык они давно уже потеряли. Впрочем, я не могу сказать, что они ругаются, знаете, как бывает у дочерей с матерями. А у них... Так... Каждая сама по себе.

— Вы... — я не успел вымолвить и слова, как Алексей Гаврилович продол­жил, словно предугадал мои мысли.

— Я пытался помочь им наладить отношения. И на дачу вместе ездили, трудились вместе, и гостей приглашали, и всей семьей в театр... Не полу­чилось. Что-то в них то ли сломалось, то ли... Не понимаю. Хотя, думаю, характер Зины здесь виноват. Она у меня — сержант в юбке. А Танюша...

Как раз в этот момент в комнате появилась Татьяна в сопровождении мое­го сотрудника, державшего в руках психограмму. Я взял листок с психо­граммой. Стало ясно, что именно хотел сказать отец. Личностный про­филь Татьяны действительно был типичен для сензитивных, т.е. чувствен­ных, тревожных, совестливых натур, правдивых, склонных к глубоким пе­реживаниям, из тех, что болезненно реагируют на душевную черствость и равнодушие.

Беседа с Татьяной дополнила впечатления, обрисовав картину, которая по­неволе ассоциировалась у меня с образом астрономической черной дыры, центром которой была Зинаида Степановна, а юная планета Татьяна пыта­лась вырваться из объятий черного карлика, и именно притяжение Андрея, если оставаться в пределах этой метафоры, служило как бы такой вспомо­гательной несущей системой.

Но метафора метафорой, а жизнь есть жизнь. Спустя минут двадцать после начала нашей с Таней беседы, пока отец нервно листал страницы популяр­ных журналов в соседней комнате, оказалось, что девушка в свои непол­ные семнадцать лет удивительно реалистично ориентируется и в своей се­мейной, и в своей житейской ситуациях. Несмотря на влюбленность и эмо­циональное увлечение Андреем, Татьяна спокойно сообщила, как о давно решенном для себя деле, о том, что "дома" жить невозможно.

— Я вообще не понимаю, как отец столько лет выдерживал с мамой. Сей­час же я его прекрасно понимаю. Я была для него психологической отду­шиной. Может, на мне-то все и держалось. А теперь... Теперь я его поки­даю. Но что делать? Такова жизнь... Вы не думайте, что я уцепилась за Ан­дрея, чтоб сбежать из дому. Нет. Но мне кажется, — Татьяна помолчала, — мне кажется, сама судьба послала мне это спасение. Вы же видите, я не су­масшедшая. Я не играю в любовь. Я хочу закончить школу, поступить на... (Татьяна даже назвала факультет), а осенью, если все будет благополуч­но, мы поженимся.

— Где же вы собираетесь жить? — задал я сакраментальный вопрос.

— Родители Андрея достраивают себе дом под Киевом. Мы будем жить в их квартире.

— Тебя не беспокоит, что у Андрея нет образования?

— Он собирается поступать в строительный техникум, колледж то есть. Будем вместе готовиться.

Через несколько минут, когда к нам присоединился приглашенный мною Алексей Гаврилович, мы договорились о том, что отец с дочерью придут на консультацию еще, по крайней мере, несколько раз. Но каждый уже по сво­ему, отдельному расписанию.

Прошло еще две или три недели. Я встречался со всеми тремя клиентами: дочерью, отцом, матерью. Динамика психических состояний каждого уди­вительно точно соответствовала ожидаемой: Татьяна становилась все спо­койнее и доброжелательнее; Алексей Гаврилович все грустнел и грустнел,

хотя его грусть пропитывалась нотками примиренности и какого-то про­щального просветления. Никаких перемен не происходило только с Зинаи­дой Степановной.

С Андреем встретиться не пришлось. То ли он не захотел прийти, то ли Та­тьяна не пожелала склонить его ко встрече с психологом.

Примерно месяца через два Алексей Гаврилович пришел на последнюю встречу. У него теперь был вид спокойного и сосредоточенного человека, который принял решение.

— Что ж, — сказал он на прощание, — жизнь есть жизнь. Дети вырастают. Жаль только, очень жаль, что так рано приходится прощаться с дочкой. Не такой бы судьбы хотелось для нее. Но что ж... Ничего не поделаешь. Я не всесилен. Жаль, что девочка так ломает свою судьбу. Но самое страшное, что наша семья не стала для нее уютным гнездом, настоящим родитель­ским домом. Слишком рано вынуждена она искать место для собственного гнезда. А хватит ли сил построить? Слишком рано...

Прошло еще некоторое время, снова наступила осень. Совершенно случай­но я узнал, что Татьяна успешно закончила школу, поступила в универси­тет, а в ноябре состоялась свадьба.

Кто знает, как сложится супружеская жизнь Татьяны и Андрея. Они ведь в самом деле еще слишком молоды. Но хотелось бы надеяться, что в их но­вой семье каждый из них (и, конечно, дети, которые родятся) будет чув­ствовать себя именно дома, в любви, в безопасности и согласии. Чтобы не пришлось кому-нибудь из них искать спасения от собственного дома в дру­зьях, в вине или даже в любви, как Татьяна.

<< | >>
Источник: Бондаренко А.Ф.. Психологическая помощь: теория и практика. 2001

Еще по теме ТАТЬЯНИНА ЛЮБОВЬ:

  1. Откройте сердце, наполнитесь Любовью, окружите себя Любовью
  2. Любовь и нравственность Любовь как обратная сторона Невоспитанности
  3. Любовь женщины переориентирована на любовь к детям.
  4. Любовь к Богу или любовь к Людям?
  5. ЛЮБОВЬ: РАЗНОВИДНОСТЬ
  6. Любовь
  7. Любовь
  8. Наполните Любовью всё остальное
  9. Г л а в а 31 ЛЮБОВЬ
  10. Любовь
  11. Глава 9. Что такое любовь?
  12. Любовь
  13. Любовь исцеляющая
  14. Любовь
  15. Упражнение: Любовь
  16. Любовь без диагноза
  17. Любовь