Известия. 1962 Валерий Аграновский ЗРЯПЛАТА
(История одной известной формулы)
Начну с присказки, а потом будет сказка о зарплате. Обычно, говоря с
детьми, начинают так: "В одном царстве-государстве", а со взрослыми: "В
добрые старые времена".
Не смею препятствовать читателю: кто с чего хочет, стого и начнет, а уж к концу сделает окончательный выбор.
Итак, был у меня когда-то колоритный герой документальной повести.
Прозвище его было громкое - Саша-Москва. Из своих тридцати шести лет
восемнадцать просидел в лагерях - "вор в законе" (насколько я понимаю,
работать он не имел права ни в лагере, ни на воле). Что понесло идейного
противника труда с нашей компанией "комсомольцев-добровольцев" на стройки
Норильска, я не знаю и гадать не буду: вариантов - тьма. А сам он с нами не
откровенничал (не "кололся"). Так или иначе, мы выехали эшелоном из Москвы в
Красноярск, потом теплоходом "Иосиф Сталин" по Енисею до Дудинки, а там
паровозиком по одноколейке в Норильск. Дорога заняла три недели, а потом
ребята года два вкалывали на новостройках города.
Шел в ту пору пятьдесятшестой год. (Неужели сорок два года пролетели? У времени вообще, мне
кажется, разные измерения: десять лет минувших - мгновениями надо мерить, а
десять будущих - вечностью.)
Саша-Москва был высок, сух (но не тощ), в татуировке с запястья до шеи,
голос хриплый (как у анархиста морячка-сифилитика из знаменитой
"Оптимистической трагедии"). В приступе гнева он резал собственную грудь
бритвой крест-накрест, но нас никогда не трогал. Конечно, он знал, что я
журналист и что у меня свой интерес к Норильску. И почему-то хотел
произвести на меня благоприятное впечатление. Возможно, я ему просто
"показался". Однажды сказал: "Какая ж вольная свобода в столице любимой
Родины! Там тебе и девочек навалом, и коньячка армянского реки, и...
- вдругбросил на меня быстрый взгляд, - библиотеки!" Он же успокоил меня как-то
душевным словом: "Не волнуйся, Валера, у тебя вся жизнь спереди!"
Теперь признаюсь читателю: жизнь моя уже давно "взади". Пенсионерист!
Что может быть унизительнее, чем сесть на шею государства? Не о размере
пенсии говорю - о факте. Если по болезни, то чем моложе инвалид, тем
обидней, но на кого или на что жаловаться, кроме как на судьбу, на
несчастный случай, а то и на собственную глупость? Но ежели по старости, так
это логично; был да весь вышел, ведь возраст на месте не топчется. Денег -
слезы. На сколько наработал в прошлом, на то и напоролся в старости. Вини
себя, какой бы несовершенной ни была пенсионная сумма.
Пенсионеры подсчитывают пособие не в долларах, не в фунтах стерлингов,
не в рублях, не в "зайчиках", а в самой прочной (пока еще!) российской
валюте: в буханках черного или белого хлеба. Сто буханок в месяц - бедность,
а если триста пятьдесят в месяц - министерский пенсион, а может, и
прокурорский с генеральским. Кто хочет, может и в ручных часах: пара часов в
месяц - вполне приличная сумма получается. (Кстати, для меня до сих пор
загадка, почему часы считают "парами"?) Хотите - переводите пенсии в сутки
круиза, в один или два рукава женских пальто или в мужские кепки-"лужковки"
в месяц: выбирай - не хочу. Одни измеряют пенсии желудком, другие -
количеством ртов в семье, а кто еще - живым умом или всей прожитой жизнью. А
завидовать сегодня некому: только работающим людям. Им денежки льются (как
нам кажется), а нам капают.
Пора сказать главное - наша трудовая жизнь была раньше невнятной и
странной. Нам не за работу платили, а за приход на работу. Хороша или плоха
была продукция - государство не "чесало". Имел товар спрос или не имел,
хорошо лечили врачи или худо, писали в газетах талантливо или бездарно,
ходила публика в кино валом или не ходила вовсе, детей учили с интересом или
со скукой: кого это трогало? Главным был ЕВП - Его Величество План, а не
"качество" продукции, по бессмертному выражению гениального Аркадия Райкина,
который нас "моштом" во рту смешил.
Почести, ордена, звания и премиисыпались с неба (сверху), где сидело "партия-и-правительство" (произносили -
кто подзабыл - в одно слово), оно и решало: давать или не давать людям
прибавку к денюшкам. А снизу, где жил народ, было безмолвие и единственная
забота: после службы и работы исправно вставать в очередь в кассу, чтобы
получить получку.
Кто-то из самых умных и смелых должен был первым осмелиться и открыто
сформулировать тезис - в нашей стране, как во всем цивилизованном мире,
нужна капитальная реформа "хотя бы" оплаты человеческого труда. Не
подозревал я в ту пору, что этот человек в той же квартире, где жила моя
семья: Русаковская улица, дом два дробь один. А было нас четверо. Мама вне
конкуренции: у нее должность мамы. Папа в момент ареста в тридцать седьмом
работал спецкором газеты "Правда", еженедельно публикуя острые, как жало
пчел, "маленькие фельетоны", и после реабилитации вернулся из норильских
лагерей в Москву и до самой смерти (в 1951-м) был спецкором уже "Огонька".
(Теперь вам понятен мой "особый интерес" к Норильску: был еще жив Сталин, и
папа ничего не говорил сыновьям - мама тоже сидела под Карагандой и все
знала о лагерной жизни, - боясь за наши развязанные не по тем временам
языки; вот я и стал после папиной смерти искать его солагерников, чтобы по
крохам восстановить печальную судьбу родителей и всего несчастного
поколения.)
Старший брат Анатолий потом стал спецкором "Известий", а я спецкором
"Комсомольской правды". Помню, кто-то пустил крылатую фразу "Каждое солидное
издание должно иметь хоть одного Аграновского!" Династии, конечно,
польстило: но все мы к славе были хладнокровны. Однажды Толю спросили на
читательской конференции, как он оценивает журналистскую квалификацию
младшего брата (то есть меня) и старший ответил парафразом известной байки:
"Валерий, безусловно, второй журналист страны!" Тут же последовал вопрос:
"Кто же первый?" Толя ответил намеренно небрежным тоном: "Первых много".
Потом мы все поняли: Анатолий и был "тем самым", первым, потому и позволял
великодушие в мой адрес, публично заявив: "Валька - мое исправленное и
улучшенное издание". Оба сына безоговорочно полагали папу воистину
классиком.
Как сейчас помню творческую обстановку дома: папа читает семье очерки
для "Огонька", написанные после командировки, а мы обсуждаем. Я, как обычно,
ловлю "блошки": "У тебя, папа, рифмуется послед-нее слово второго абзаца с
первым словом третьего, что недопустимо в очерке, папа, это же не "Кола
Брюньон". Толя закрывался с папой в другой комнате, где вели серьезный
профессиональный разговор о концепции материала, о тональности. Мама была,
как мы говорили, в "своем репертуаре", то есть нашим семейным лоцманом:
"Знаешь, Абраша, ты опять слабо отразил роль партии!" - под общий хохот. Мог
ли я тогда представить себе, что именно на долю старшего брата выпадет
миссия провозгласить мысль, о которой я сказал выше. А уж какой получился
конфуз в итоге, я расскажу в конце повествования: убедительно прошу читателя
потерпеть. Как же без интриги?
Толина работа в газете была счастливой: он был кумиром и читателя, и
коллег. Его боялись и уважали власти, что было лучшим подтверждением его
публицистического таланта. Писал он трудно, мучительно, не похоже на
современных скороспелок: сразу в газетную полосу он не хотел да и не умел.
Толя тщательно обдумывал темы, не жалея времени и себя. Однажды, встречаясь
со студентами журфака, я позволил себе сравнить метод старшего брата с
работой дояра. Толя действительно выдаивал своих близких и просто умных
людей, подробно рассказывая им свою тему: размышляя вслух, он проверял на
собеседниках ход мыслей и возможный "поворот" темы. Ночами и у меня дома
иногда звонил телефон: Толя читал первые абзацы, выверяя тональность очерка.
С присущим мне максимализмом, я мог сказать: "Никуда не годится" или:
Замечательно!" На что Толя отвечал: "Ничего ты не понимаешь, босяк" или:
"Молодец, точно!" Потом делал по-своему и получалось прекрасно.
Помню, он всегда с трудом садился за письменный стол, но уж коли
садился, то работал запойно. Однажды у него был вынужденный простой: не
давался материал. Папа говорил в таких случаях: "Не вытанцовывается тема".
Два месяца могли пройти бесплодно. Однажды Толя решился: пришел к главному
редактору и положил на стол заявление об увольнении - не могу получать
деньги бездельные. Главным "Известий" был тогда умный человек Лев Николаевич
Толкунов. Он уважительно относился к журналистскому творчеству и
соответственно к Толе. Не помню, были ли они на "ты" или на "вы" (скорее
всего, второе). Толкунов молча выслушал своего сотрудника и сказал примерно
так: "Дармовые деньги многие в стране получают, Анатолий. Но вам я плачу не
за то, чтобы вы писали в "Известия", а за то, чтобы вы не писали в другие
газеты!" И порвал на мелкие кусочки заявление. Через неделю тема Толе
далась, и скоро очерк пошел в номер.
Не зря Толя сам называл себя "тугодумом". И вот случилось: в одном из
очерков он написал сегодня многим известную формулу, которую я обещал вам
процитировать. Звучит она так: заработная плата должна быть заработана. Кто
сегодня усомнится в справедливости этих слов? Но были и другие времена.
Давно ли мы поняли, что работа - жизнь? При разных отношениях к реальности
нельзя отказаться от констатации важного факта: прежнее отношение к работе
сменилось делом, а не присутствием на месте. Не будем ломиться в открытые
двери, хотя их открыли не так уж давно. Предлагаю читателю, как говорится,
оглянуться назад. Льва Толкунова уже не было в "Известиях" (он ушел на
повышение), и главным в газете стал уникальный человек (его фамилии называть
не буду: пусть живет). Мало того, что он не написал ни одной строки, но и не
читал материалы, идущие в собственной газете. Ему их исправно пересказывали
клевреты, которые всегда были, есть и будут в средствах массовой информации.
Вот так и "доложили" главному, он тут же "поймал" в очерке крамольную фразу,
вам известную.
И приказал ее немедленно убрать. Почему? Одному Богуизвестно. Но на летучке все же прилюдно сказал: "Аграновский, хоть и умный
(говорят) журналист, а написал в очерке глупость". И процитировал. Статья
была кастрирована и вышла без "глупостей". Автор даже не успел вмешаться:
открыл дома утром газету - фразы нет. Объясняться не имело смысла. Поезд
ушел.
Зато месть журналиста была убийственна. В ту пору Анатолий был в
группе, которая писала и редактировала тексты Брежнева. Толя не любил обо
всем этом рассказывать, но я слышал, что требование к газетчикам было одно:
фразы должны быть короткими и без деепричастных оборотов, которые уже
маразматирующий лидер произнести не мог. В своем экономическом разделе Толя
вставил Леониду Ильичу ту самую "глупость", которую главный безжалостной
рукой изничтожил. В первом же материале (кстати, тоже на экономическую тему)
автор написал: "Как умно, точно и справедливо сказал Леонид Ильич Брежнев:
"Заработная плата должна быть заработана". Главный чуть не подавился, но
цитату съел с вынужденным облизанием цитаты. Редакция и многочисленные
коллеги потешались: надо же - "Известия" публикуют "глупости" генсека!
Еще по теме Известия. 1962 Валерий Аграновский ЗРЯПЛАТА:
- Школа Валерия Аграновского
- Валерий Аграновский. Вторая древнейшая. Беседы о журналистике, 2000
- Уран в Деве (ноябрь 1961 г. -январь 1962 г., август 1962 г. -сентябрь 1968 г., май-июнь 1969 г.)
- Известия и замечания
- Самый лучший способ стать богатым, который мне известен, заключается в том, чтобы следовать закону Передачи.
- Уран во Льве (август 1955 г.-январь 1956 г., июнь 1956 г. - ноябрь 1961 г., январь - август 1962 г.)
- ОБ АВТОРЕ
- ЧТО ЖДЕТ ЧИТАТЕЛЯ В ЭТОЙ КНИГЕ:
- Круг замкнулся.
- Исторические лица с Венерой в знаке Девы
- Исторические лица с Меркурием в знаке Скорпиона