<<
>>

Известия. 1962 Валерий Аграновский ЗРЯПЛАТА

(История одной известной формулы)

Начну с присказки, а потом будет сказка о зарплате. Обычно, говоря с

детьми, начинают так: "В одном царстве-государстве", а со взрослыми: "В

добрые старые времена".

Не смею препятствовать читателю: кто с чего хочет, с

того и начнет, а уж к концу сделает окончательный выбор.

Итак, был у меня когда-то колоритный герой документальной повести.

Прозвище его было громкое - Саша-Москва. Из своих тридцати шести лет

восемнадцать просидел в лагерях - "вор в законе" (насколько я понимаю,

работать он не имел права ни в лагере, ни на воле). Что понесло идейного

противника труда с нашей компанией "комсомольцев-добровольцев" на стройки

Норильска, я не знаю и гадать не буду: вариантов - тьма. А сам он с нами не

откровенничал (не "кололся"). Так или иначе, мы выехали эшелоном из Москвы в

Красноярск, потом теплоходом "Иосиф Сталин" по Енисею до Дудинки, а там

паровозиком по одноколейке в Норильск. Дорога заняла три недели, а потом

ребята года два вкалывали на новостройках города.

Шел в ту пору пятьдесят

шестой год. (Неужели сорок два года пролетели? У времени вообще, мне

кажется, разные измерения: десять лет минувших - мгновениями надо мерить, а

десять будущих - вечностью.)

Саша-Москва был высок, сух (но не тощ), в татуировке с запястья до шеи,

голос хриплый (как у анархиста морячка-сифилитика из знаменитой

"Оптимистической трагедии"). В приступе гнева он резал собственную грудь

бритвой крест-накрест, но нас никогда не трогал. Конечно, он знал, что я

журналист и что у меня свой интерес к Норильску. И почему-то хотел

произвести на меня благоприятное впечатление. Возможно, я ему просто

"показался". Однажды сказал: "Какая ж вольная свобода в столице любимой

Родины! Там тебе и девочек навалом, и коньячка армянского реки, и...

- вдруг

бросил на меня быстрый взгляд, - библиотеки!" Он же успокоил меня как-то

душевным словом: "Не волнуйся, Валера, у тебя вся жизнь спереди!"

Теперь признаюсь читателю: жизнь моя уже давно "взади". Пенсионерист!

Что может быть унизительнее, чем сесть на шею государства? Не о размере

пенсии говорю - о факте. Если по болезни, то чем моложе инвалид, тем

обидней, но на кого или на что жаловаться, кроме как на судьбу, на

несчастный случай, а то и на собственную глупость? Но ежели по старости, так

это логично; был да весь вышел, ведь возраст на месте не топчется. Денег -

слезы. На сколько наработал в прошлом, на то и напоролся в старости. Вини

себя, какой бы несовершенной ни была пенсионная сумма.

Пенсионеры подсчитывают пособие не в долларах, не в фунтах стерлингов,

не в рублях, не в "зайчиках", а в самой прочной (пока еще!) российской

валюте: в буханках черного или белого хлеба. Сто буханок в месяц - бедность,

а если триста пятьдесят в месяц - министерский пенсион, а может, и

прокурорский с генеральским. Кто хочет, может и в ручных часах: пара часов в

месяц - вполне приличная сумма получается. (Кстати, для меня до сих пор

загадка, почему часы считают "парами"?) Хотите - переводите пенсии в сутки

круиза, в один или два рукава женских пальто или в мужские кепки-"лужковки"

в месяц: выбирай - не хочу. Одни измеряют пенсии желудком, другие -

количеством ртов в семье, а кто еще - живым умом или всей прожитой жизнью. А

завидовать сегодня некому: только работающим людям. Им денежки льются (как

нам кажется), а нам капают.

Пора сказать главное - наша трудовая жизнь была раньше невнятной и

странной. Нам не за работу платили, а за приход на работу. Хороша или плоха

была продукция - государство не "чесало". Имел товар спрос или не имел,

хорошо лечили врачи или худо, писали в газетах талантливо или бездарно,

ходила публика в кино валом или не ходила вовсе, детей учили с интересом или

со скукой: кого это трогало? Главным был ЕВП - Его Величество План, а не

"качество" продукции, по бессмертному выражению гениального Аркадия Райкина,

который нас "моштом" во рту смешил.

Почести, ордена, звания и премии

сыпались с неба (сверху), где сидело "партия-и-правительство" (произносили -

кто подзабыл - в одно слово), оно и решало: давать или не давать людям

прибавку к денюшкам. А снизу, где жил народ, было безмолвие и единственная

забота: после службы и работы исправно вставать в очередь в кассу, чтобы

получить получку.

Кто-то из самых умных и смелых должен был первым осмелиться и открыто

сформулировать тезис - в нашей стране, как во всем цивилизованном мире,

нужна капитальная реформа "хотя бы" оплаты человеческого труда. Не

подозревал я в ту пору, что этот человек в той же квартире, где жила моя

семья: Русаковская улица, дом два дробь один. А было нас четверо. Мама вне

конкуренции: у нее должность мамы. Папа в момент ареста в тридцать седьмом

работал спецкором газеты "Правда", еженедельно публикуя острые, как жало

пчел, "маленькие фельетоны", и после реабилитации вернулся из норильских

лагерей в Москву и до самой смерти (в 1951-м) был спецкором уже "Огонька".

(Теперь вам понятен мой "особый интерес" к Норильску: был еще жив Сталин, и

папа ничего не говорил сыновьям - мама тоже сидела под Карагандой и все

знала о лагерной жизни, - боясь за наши развязанные не по тем временам

языки; вот я и стал после папиной смерти искать его солагерников, чтобы по

крохам восстановить печальную судьбу родителей и всего несчастного

поколения.)

Старший брат Анатолий потом стал спецкором "Известий", а я спецкором

"Комсомольской правды". Помню, кто-то пустил крылатую фразу "Каждое солидное

издание должно иметь хоть одного Аграновского!" Династии, конечно,

польстило: но все мы к славе были хладнокровны. Однажды Толю спросили на

читательской конференции, как он оценивает журналистскую квалификацию

младшего брата (то есть меня) и старший ответил парафразом известной байки:

"Валерий, безусловно, второй журналист страны!" Тут же последовал вопрос:

"Кто же первый?" Толя ответил намеренно небрежным тоном: "Первых много".

Потом мы все поняли: Анатолий и был "тем самым", первым, потому и позволял

великодушие в мой адрес, публично заявив: "Валька - мое исправленное и

улучшенное издание". Оба сына безоговорочно полагали папу воистину

классиком.

Как сейчас помню творческую обстановку дома: папа читает семье очерки

для "Огонька", написанные после командировки, а мы обсуждаем. Я, как обычно,

ловлю "блошки": "У тебя, папа, рифмуется послед-нее слово второго абзаца с

первым словом третьего, что недопустимо в очерке, папа, это же не "Кола

Брюньон". Толя закрывался с папой в другой комнате, где вели серьезный

профессиональный разговор о концепции материала, о тональности. Мама была,

как мы говорили, в "своем репертуаре", то есть нашим семейным лоцманом:

"Знаешь, Абраша, ты опять слабо отразил роль партии!" - под общий хохот. Мог

ли я тогда представить себе, что именно на долю старшего брата выпадет

миссия провозгласить мысль, о которой я сказал выше. А уж какой получился

конфуз в итоге, я расскажу в конце повествования: убедительно прошу читателя

потерпеть. Как же без интриги?

Толина работа в газете была счастливой: он был кумиром и читателя, и

коллег. Его боялись и уважали власти, что было лучшим подтверждением его

публицистического таланта. Писал он трудно, мучительно, не похоже на

современных скороспелок: сразу в газетную полосу он не хотел да и не умел.

Толя тщательно обдумывал темы, не жалея времени и себя. Однажды, встречаясь

со студентами журфака, я позволил себе сравнить метод старшего брата с

работой дояра. Толя действительно выдаивал своих близких и просто умных

людей, подробно рассказывая им свою тему: размышляя вслух, он проверял на

собеседниках ход мыслей и возможный "поворот" темы. Ночами и у меня дома

иногда звонил телефон: Толя читал первые абзацы, выверяя тональность очерка.

С присущим мне максимализмом, я мог сказать: "Никуда не годится" или:

Замечательно!" На что Толя отвечал: "Ничего ты не понимаешь, босяк" или:

"Молодец, точно!" Потом делал по-своему и получалось прекрасно.

Помню, он всегда с трудом садился за письменный стол, но уж коли

садился, то работал запойно. Однажды у него был вынужденный простой: не

давался материал. Папа говорил в таких случаях: "Не вытанцовывается тема".

Два месяца могли пройти бесплодно. Однажды Толя решился: пришел к главному

редактору и положил на стол заявление об увольнении - не могу получать

деньги бездельные. Главным "Известий" был тогда умный человек Лев Николаевич

Толкунов. Он уважительно относился к журналистскому творчеству и

соответственно к Толе. Не помню, были ли они на "ты" или на "вы" (скорее

всего, второе). Толкунов молча выслушал своего сотрудника и сказал примерно

так: "Дармовые деньги многие в стране получают, Анатолий. Но вам я плачу не

за то, чтобы вы писали в "Известия", а за то, чтобы вы не писали в другие

газеты!" И порвал на мелкие кусочки заявление. Через неделю тема Толе

далась, и скоро очерк пошел в номер.

Не зря Толя сам называл себя "тугодумом". И вот случилось: в одном из

очерков он написал сегодня многим известную формулу, которую я обещал вам

процитировать. Звучит она так: заработная плата должна быть заработана. Кто

сегодня усомнится в справедливости этих слов? Но были и другие времена.

Давно ли мы поняли, что работа - жизнь? При разных отношениях к реальности

нельзя отказаться от констатации важного факта: прежнее отношение к работе

сменилось делом, а не присутствием на месте. Не будем ломиться в открытые

двери, хотя их открыли не так уж давно. Предлагаю читателю, как говорится,

оглянуться назад. Льва Толкунова уже не было в "Известиях" (он ушел на

повышение), и главным в газете стал уникальный человек (его фамилии называть

не буду: пусть живет). Мало того, что он не написал ни одной строки, но и не

читал материалы, идущие в собственной газете. Ему их исправно пересказывали

клевреты, которые всегда были, есть и будут в средствах массовой информации.

Вот так и "доложили" главному, он тут же "поймал" в очерке крамольную фразу,

вам известную.

И приказал ее немедленно убрать. Почему? Одному Богу

известно. Но на летучке все же прилюдно сказал: "Аграновский, хоть и умный

(говорят) журналист, а написал в очерке глупость". И процитировал. Статья

была кастрирована и вышла без "глупостей". Автор даже не успел вмешаться:

открыл дома утром газету - фразы нет. Объясняться не имело смысла. Поезд

ушел.

Зато месть журналиста была убийственна. В ту пору Анатолий был в

группе, которая писала и редактировала тексты Брежнева. Толя не любил обо

всем этом рассказывать, но я слышал, что требование к газетчикам было одно:

фразы должны быть короткими и без деепричастных оборотов, которые уже

маразматирующий лидер произнести не мог. В своем экономическом разделе Толя

вставил Леониду Ильичу ту самую "глупость", которую главный безжалостной

рукой изничтожил. В первом же материале (кстати, тоже на экономическую тему)

автор написал: "Как умно, точно и справедливо сказал Леонид Ильич Брежнев:

"Заработная плата должна быть заработана". Главный чуть не подавился, но

цитату съел с вынужденным облизанием цитаты. Редакция и многочисленные

коллеги потешались: надо же - "Известия" публикуют "глупости" генсека!

<< | >>
Источник: Валерий Аграновский. Вторая древнейшая. Беседы о журналистике. 2000

Еще по теме Известия. 1962 Валерий Аграновский ЗРЯПЛАТА:

  1. Школа Валерия Аграновского
  2. Валерий Аграновский. Вторая древнейшая. Беседы о журналистике, 2000
  3. Уран в Деве (ноябрь 1961 г. -январь 1962 г., август 1962 г. -сентябрь 1968 г., май-июнь 1969 г.)
  4. Известия и замечания
  5. Самый лучший способ стать богатым, который мне известен, заключается в том, чтобы следовать закону Передачи.
  6. Уран во Льве (август 1955 г.-январь 1956 г., июнь 1956 г. - ноябрь 1961 г., январь - август 1962 г.)
  7. ОБ АВТОРЕ
  8. ЧТО ЖДЕТ ЧИТАТЕЛЯ В ЭТОЙ КНИГЕ:
  9. Круг замкнулся.
  10. Исторические лица с Венерой в знаке Девы
  11. Исторические лица с Меркурием в знаке Скорпиона