ДОЛГ ЧЕСТИ
На моих глазах произошли события, которые иные люди могли бы оценить
как пустяшные и заурядные, но я запомнил их на всю жизнь, впитал в память
(лучше сказать: "втер" в нее), хотя пишу об этом впервые.
Тому есть, покрайней мере, одно объяснение: был тогда неприлично молод и вообще далек от
совершенства. Впрочем, кто может сегодня сказать, что далеко ушел от себя и
собственного невнятного состояния в прошлом? Так или иначе, предлагаю две
истории. Судьба предоставила мне редкую возможность быть их свидетелем.
Читайте, если есть несколько минут свободного времени.
Начало эпическое: дело было лет тридцать назад. Писательский Дом
творчества "Малеевка", самый разгар летнего сезона. Большой и красивый (по
тем временам) обеденный зал. За каждым столиком четыре "седока". В тот год
мне несказанно повезло, я оказался соседом замечательных литераторов:
Владимира Тендрякова, Даниила Гранина и Вячеслава Иванова (с ударением на
"а"; кстати, сына "того самого" Всеволода Иванова, который создал
героический "Бронепоезд 14-69").
О моих соседях не без ехидства и завистиговорила писательская общественность Дома творчества: они достигли планетной
известности (что было правдой) и любви "Малеевки" со всеми ее окрестностями
(что тоже справедливо). Такая вот получилась рядом со мной команда. А
вскоре, когда кончился срок путевки Иванова-младшего, на его место сели
Виктор Некрасов со своей старенькой мамой, приехавшие из Киева, и все мы
прекрасно ужились и поместились за тесным столом (Некрасов, если кто не
помнит, написал "В окопах Сталинграда").
Теперь я умолкаю: Что еще можно сказать о моих замечательных соседях,
посланных мне судьбой?
Героем дальнейшего повествования был Вячеслав Иванов, которого все
звали Комой, и я так звал.
Кома был (и, слава Богу, есть!) человеком мягким,доброжелательным, застенчивым, обходительным и весьма достойным господином;
именно так о нем отзывались мои соседи, а не я сам (мне надо было еще
заслужить право награждать людей высокими оценками). Добавлю к сказанному,
чтобы завершить портрет моего героя: Кома считался литератором широкого
профиля: и сам писал, и прекрасно знал историю литературы, и критикой
"баловался". И все это при феноменальных энциклопедических знаниях и
рафинированной интеллигентности.
И вот, представьте, однажды в обеденный зал вдруг вошел всем известный
писатель, только что приехавший в Дом творчества из Ленин-града. Он тоже
"герой" моего рассказа, но в кавычках, его фамилию я не решусь назвать (его
уже нет на этом свете), - зачем тревожить имя человека, неспособного
объясниться? Оглянув переполненный зал и сделав общий поклон, вошедший,
решительными шагами, целенаправленно, направился к нашему столику. При этом
радостно улыбаясь и распахнув руки, как будто готовился обнять весь мир, а
вовсе не намеченную заранее жертву. Шел он именно к Коме Иванову. Затем
произошло то, во имя чего я и затеял разговор: визитер близко подошел к
Коме, весь сияя и протягивая обе руки. Кома поднялся, наклонил голову
вперед, как молодой бычок, не желающий идти в стойло (сравнение не точное,
но ничего не приходит сейчас мне на ум), после чего вдруг побледнел, заложил
руки за спину и произнес тихо, но твердо и отчетливо: "Извините, я не могу
подать вам руки". И тут же сел за стол: "прием окончен". Ленинградец
оглянулся вокруг, помаялся немного и сконфуженно ретировался; больше мы его
в "Малеевке" не видели. Какова была причина у Комы, я не знаю, но уверен,
что была, и очень серьезная. Если бы сказал, мы, уверен, любое объяснение
приняли бы, но он не стал говорить о случившемся.
Факт остается фактом: урок принципиальности и бескомпромиссности был
преподан - наглядно и прилюдно. Отчетливо помню затаившийся зал, собственное
недоумение и вопросительный взгляд на соседей по столику.
Поймав этот,неозвученный мною, вопрос, Владимир Тендряков одними губами беззвучно,
сказал мне, молитвенно приложив ладонь к сердцу: "Долг чести".
Больше мы к этому эпизоду не возвращались, как заговорщики, принявшие
обет молчания.
А теперь, читатель, прошу вас перенестись мысленно в иное время и в
другую обстановку: Центральный Дом литераторов на улице Горького, середина
семидесятых годов, выборы нового секретариата Союза писателей. Только что
завершилось голосование, и притомившиеся участники потянулись по домам в
надежде завтра узнать результат. В раздевалке уже порядочная очередь. И я в
ней. Рядом - любимый мною театральный критик (его уже нет с нами, возраст и
болезни безжалостно пропалывают человеческое поголовье), который был
известен своей способностью всегда попадать в неловкую ситуацию, при этом
никогда не желая кого-нибудь намеренно обидеть. (Припомню попутно, каким он
казался наивным, трогательным человеком: вечером, проспав в той же
"Малеевке" начало ужина, он в последний момент вошел в зал и, лучезарно всем
улыбаясь, воскликнул: "Доброе утро!")
Так вот, этот мой безобидный коллега спрашивает меня: "Ты его
вычеркнул?" Кем был "он", все мы знали без лишних слов. И молча, делая
лаконичный жест рукой по горлу, я произнес звук, понятный всем, который
сейчас изображу так: "кгх!". Вот этот звук и сопровождал мое "харакири" по
собственному горлу. И тут черт дернул меня спросить миролюбивого друга: "А
ты?" Он не только "кгх"-рыкнул, но еще добавил вслух: "Эту стерву". И
оглянулся: прямо за ним стоял в очереди "он"! Я обомлел, отлично зная (как и
все остальные), какие гадости умеет делать этот зловредный литератор. (Не
называю конкретных фамилий не только из-за того, что моих героев нет на
свете, а потому еще, что вообще не умею передавать что-то сплетнеобразное,
которое обычно преподносят "с именами наперевес".)
На моих глазах все мгновенно преобразилось: мой милый коллега
осклабился, изобразил лицом саму сладость, как будто кто-то положил ему в
рот халву.
Какое удовольствие, какая радость, и все это без слов, однойфизиономией и выражением глаз. Как счастлив я созерцать тебя, мой дорогой
учитель и друг! А вслед за этой пантомимой троекратный традиционный
российский поцелуй "губ в губы". Вновь получилось "доброе утро", сказанное
вечером. На всех - воистину! - не угодишь. Тем более что не всегда
усмотришь, кто за кем стоит в очереди - то ли за пальто, то ли за
должностью, то ли за благорасположением. Пардон, месье. И вам пардон:
обмишурился.
Когда сегодня я вижу по телевизору бесконечные встречи и проводы наших
высокопоставленных мужей да еще с поцелуями, всегда вспоминаю своего
всеядного милого друга с его любимой "стервой".
Долг чести? Напоминание об этом всегда актуально.
Скажу еще одну фразу и поставлю точку: долгов у каждого из нас много, а
честь - одна.
Век. 1999, 30 июля
Примечание. Наш юмористический экскурс окончен, хотя я не уверен, что
всех читателей он приведет в состояние безудержного смеха. Зато появился
повод улыбнуться (увы, с горечью): наш плотоядный период жизни изобрел
очередной журналистский жанр, скоро вошедший в моду (особенно в
правоохранительных службах): я говорю о доносах. К сожалению, хоть плачьте,
хоть смейтесь, но мы стали говорить в газетах и вещать по радио и
телевидению "обвинительные заключения", связанные с конкретными именами и
фамилиями. Как быстро забыли журналисты, что наша святая обязанность прежде
всего защищать людей. К кому еще, пройдя все официальные инстанции,
обращается народ с просьбой помочь найти справедливость и защиту от
произвола? К нам, журналистам, идут люди.
Помню, в добрые старые времена в "Комсомольской правде" процветал некий
"обличитель" (правда, не в штате), исправно приносил и публиковал
простенькие материалы с нехитрым содержанием. Например: возле книжного
магазина на Кузнецком мосту происходит подпольная торговля редкими книгами.
Среди замеченных спекулянтов были (через двоеточие) десяток фамилий, да еще
с расшифровкой: кто, где-кем работает.
И вся статья почему-то называлась вредакции "фельетоном".
Чистый донос! Сегодня мало таких? Никакой аналитики, ни попытки
осмыслить явление, ответить на традиционные журналистские вопросы: "почему"
и "что делать": только всепоглощающее желание дать (кому?!) "адресок"
виновного (без суда и следствия), но установленного самолично журналистом.
Пруд пруди таких озвученных и пропечатанных "героев". Не нуждающихся в
доказательствах при обнародовании.
Наши собратья-журналисты готовы работать вдохновенно, не боясь
ответственности перед судом, разбирающим дела о чьей-то пострадавшей чести и
достоинстве, но и не без страха получить пулю возмездия в лоб. Есть у нашего
брата весьма профессиональный жанр "журналистского расследования", но именно
расследования, требующего у исполнителя и смелости, и ума.
А уж если прельщает кого-то из молодых жареный факт, не стоит ли
испытать свою судьбу не в журналистике, а в специальных службах (вы
понимаете, что я имею в виду?), при чем тут журналистика? Эти профессии
действительно родственны, и методы бывают одинаковыми, и риск равен, но
зачем хорошему сыщику называть себя журналистом, а журналисту -
разоблачителем? Функции, говорят, совпадают? У кого как. Но мухи у каждой
профессии - свои. Мы и прежде касались этой проблемы, но не грех еще раз (и
не два!) ее тронуть.
А теперь пора двинуться дальше по нашей профессиональной дороге.
Еще по теме ДОЛГ ЧЕСТИ:
- § 16. Права на надлежащие условия формирования чести, достоинства, деловой репутации и профессиональной чести (п. 1755-1763)
- Долг
- Управленческий (командирский) долг
- Фактор чести и достоинства
- Статья 297. Право на уважение достоинства и чести
- Глава 19. ISFJ «Четко и добросовестно выполнять долг...»
- БРАТЬ ДЕНЬГИ В ДОЛГ ИНОГДА ПОЛЕЗНО
- Профессиональный долг работника телевидения
- Статья 544. Право должника, который исполнил солидарный долг, на обратное требование
- Право ребенка на охрану чести и достоинства личности