В.В. Розанов. Из «Уединенного»
Малую травку родить — труднее, чем разрушить каменный дом.
Из «сердца горестных замет»: за много лет литературной деятельности я замечал, видел, наблюдал из приходорасходной книжки (по изданиям), по «отзывам печати», что едва напишешь что-нибудь насмешливое, злое, разрушающее, убивающее, — как все люди жадно хватаются за книгу, статью.
— «И пошло и пошло»... Но с какою бы любовью, от какого бы чистого сердца вы ни написали книгу или статью с положительным содержанием, — это лежит мертво, и никто не даст себе труда даже развернуть статью, разрезать брошюру, книгу.«Не хочется» — здесь: «скучно, надоело».
Да что «надоело»-то? Ведь вы не читали?
«Все равно — надоело. Заранее знаем»…
«Бежим. Ловим. Благодарим», — там.
Да за что «благодарите»-то? Ведь пало и задавило, или падает и задавит?
«Все равно... Весело. Веселее жить». — Любят люди пожар. Любят цирк. Охоту. Даже когда кто-нибудь тонет — в сущности, любят смотреть: сбегаются.
Вот в чем дело.
И литература сделалась мне противна.
(за нумизматикой)————————————
Конечно, не использовать такую кипучую энергию, как у Чернышевского, для государственного строительства — было преступлением, граничащим со злодеянием. К Чернышевскому я всегда прикидывал не те мерки: мыслителя, писателя… даже по-литика… Тут везде он ничего особенного собою не представляет, а иногда представ-ляет смешное и претенциозное. Не в этом дело: но в том, что с самого Петра (1-го) мы не наблюдаем еще натуры, у которой каждый час бы дышал, каждая минута жила и каждый шаг обвеян «заботой об отечестве». […] Каким образом наш вялый, безжиз-ненный, не знающий, где найти «энергий» и «работников», государственный механизм не воспользовался этой «паровой машиной» или вернее «электрическим двигателем» — непостижимо. […] Такие лица рождаются веками: и бросить ее в снег и глушь, в ели и болото...
это... это черт знает что такое[…] В сущности, он был как государственный деятель (общественно-государственный) выше и Сперанского, и кого-либо из «екатерининских орлов», и бравурного Пестеля, и нелепого Бакунина, и тщеславного Герцена. Он был действительно solo. Нелепое положение полного практического бессилия выбросило его в литературу, публицистику, философствующие оттенки, и даже в беллетристику: где, не имея никакого собственно к этому призвания (тишина, созерцательность), он переломал все стулья, разбил столы, испачкал жилые удобные комнаты и, вообще, совершил «нигилизм» и ничего иного совершить не мог... Это — Дизраэли, которого так и не допустили бы пойти дальше «романиста», или Бисмарк, которого за дуэли со студентами обрекли бы на всю жизнь «драться на рапирах» и «запретили куда-нибудь принимать на службу». Черт знает что: рок, судьба, и не столько его, сколько России.
Но и он же: не сумел «сжать в кулак» своего нигилизма и семинарщины. Для народа. Для бескровных, безлошадных мужиков.
Поразительно: ведь это — прямой путь до Цусимы. Еще поразительнее, что с выходом его в практику — мы не имели бы и теоретического нигилизма. В одной этой действительно замечательной биографии мы подошли к Древу Жизни: но — взяли да и срубили его. Срубили, «чтобы ободрать на лапти» Обломову… (за нумизматикой)
————————————
В террор можно и влюбиться и возненавидеть до глубины души, — и притом с оттенком «на неделе семь пятниц», без всякой неискренности. Есть вещи в себе диалектические, высвечивающие (сами) и одним светом и другим, кажущиеся с одной стороны так, и с другой — иначе. Мы, люди, страшно несчастны в своих суждениях перед этими диалектическими вещами, ибо страшно бессильны. «Бог взял концы вещей и связал в узел — не развязываемый». Распутать невозможно, а разрубить — все умрет… (за нумизматикой, 1909 г.)
————————————
….А голодные так голодны, и все-таки революция права. Но она права не идеологически, а как натиск, как воля, как отчаяние…
————————————
Что такое Бог для меня?..
Боюсь ли я Его? Нисколько. Что Он накажет? Нет. Что Он даст будущую жизнь? Нет. Что Он меня питает? Нет. Что через Него существую, создан? Нет.Так что же Он такое для меня?
Моя вечная грусть и радость. Особенная, ни к чему не относящаяся?
Так не есть ли Бог «мое настроение»?
Я люблю того, кто заставляет меня грустить и радоваться, кто со мной говорит; меня упрекает, меня утешает.
Это Кто-то. Это — Лицо. Бог для меня всегда «он». Или «ты» — всегда близок.
Мой Бог — особенный. Это только мой Бог; и еще ничей. Если еще «чей-нибудь» — то этого я не знаю и не интересуюсь…
————————————
Сам я постоянно ругаю русских. Даже почти только и делаю, что ругаю их. «Пренесносный Щедрин». Но почему я ненавижу всякого, кто тоже их ругает? И даже почти только и ненавижу тех, кто русских ненавидит и особенно презирает.
Между тем я бесспорно и презираю русских, до отвращения. Аномалия. (за нумизматикой)
————————————
Удивительно, как я уделывался с ложью. Она никогда не мучила меня. И по странному мотиву: «А какое вам дело до того, что я в точности думаю», «чем я обязан говорить свои настоящие мысли». Глубочайшая моя субъективность (пафос субъективности) сделала то, что я точно всю жизнь прожил за занавескою, не снимаемою, не раздираемою. «До этой занавески никто не смеет коснуться». Там я жил; там, с собою, был правдив... А что говорил «по сю сторону занавески», — до правды этого, мне казалось, никому дела нет. «Я должен говорить полезное». «Ваша критика про-стирается только на то, пользу ли я говорю», «да и то условно: если вред — то не при-нимайте». Мой афоризм в 35 лет: «Я пишу не на гербовой бумаге» (то есть всегда можете разорвать).
Если тем не менее я в большинстве (даже всегда, мне кажется) писал искренно, то это не по любви к правде, которой у меня не только не было, но «и представить себе не мог», — а по небрежности. Небрежность мой отрицательный пафос. Солгать — для чего надо еще «выдумывать» и «сводить концы с концами», «строить» — труднее, чем «сказать то, что есть». И я просто «клал на бумагу, что есть»: что и образует всю мою правдивость. Она натуральная, но она не нравственная…
————————————
Печать — это пулемет, из которого стреляет идиотический унтер. И скольких Дон-Кихотов он перестреляет, пока они доберутся до него. Да и вовсе не доберутся никогда.
Finis и могила. (16 декабря 1911 г.)
Еще по теме В.В. Розанов. Из «Уединенного»:
- А) ВНЕШНЕЕ УЕДИНЕНИЕ
- Сила уединения
- Б) ВНУТРЕННЕЕ УЕДИНЕНИЕ
- В.В. РОЗАНОВ (1856—1919)
- В.В. Розанов. Из цикла «Эмбрионы»
- В.В. Розанов. Из статьи «Декаденты»
- В.В. Розанов. Из статьи «“Бабы” Малявина»
- В.В. Розанов. Почему мы отказываемся от «наследства 60—70-х годов»?
- В.В. Розанов. В чем главный недостаток «наследства 60—70-х годов»?
- В.В. Розанов. Из статьи «Три момента в развитии русской критики»
- В.В. Розанов. Из статьи «Русские исторические портреты на выставке в Таврическом дворце»
- 4-й дом:
- Сосредоточиваясь из-за обиды на негативном” мы упускаем другие возможности давать и получать взамен.
- ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ
- Межличностные отношения.