<<
>>

Главлит на пути к монополии в цензуре

Главлит и средства массовой информации. Контроль за периодикой, книгоизданием, радиовещанием, рекламой и др. Основные направления деятельности Главлита, ее дифференциация. Усиление партийного влияния на Главлит.

Период нэпа – начало становления массовой журналистики в стране. В итоге проведенной дифференциации по классовому признаку были выработаны типы центральных и местных массовых рабочих и крестьянских газет, положено начало созданию такого же типа национальных изданий, стало активно развиваться новое средство массовой информации – радиовещание. В борьбе за массы большевики, объявившие себя атеистами, а религию опиумом для народа, самое серьезное внимание обратили на периодику церкви: проповедь религиозных взглядов через журналистику приравнивалась к идеологически враждебной пропаганде и агитации. При этом вся система дореволюционной журналистики Русской православной церкви на советской территории была разрушена. Главлит проявлял по отношению к церковной журналистике, влачившей в условиях расцвета борьбы за атеизм и без того жалкое существование, особую бдительность.

Никакого творчества духовных публицистов не допускалось, разрешались к публикации лишь рукописи догматического характера (в этом новая власть действовала строже Святейшего Синода); тиражи Библии постоянно уменьшались. Циркуляр Главлита от 25 мая 1926 г. вводил особый порядок контроля за религиозной литературой: местные органы цензуры могли «рассматривать только материалы, предназначенные к опубликованию в изданиях типа «Епархиальных ведомостей», содержащих в себе только официально административные материалы, объем и тираж которых согласованы с Главлитом при их перерегистрации». Основной массив рукописей и материалов церковного, справочного и пропагандистского характера пересылался в Главлит, контролировался «исключительно в центре».

К 1928 г. Главлит вырабатывает в отношении издательской деятельности церкви особую программу контроля за ней, главной задачей которого было ее постепенное и всестороннее сокращение. Распоряжением Главлита от 24 августа 1928 г. «в целях урегулирования выпуска религиозной литературы» определялись его нормы. Религиозная периодика могла, как правило, выходить только в центре. Никакого роста ее тиражей, как и тиражей вообще всей религиозной литературы, предлагалось не допускать. Строго регламентировалось ее содержание: оно сводилось к «каноническому и догматическому материалу» и сугубо церковной хронике. Особо оговаривался запрет на публикацию «заметок о новообращенных, о росте того или иного религиозного течения».

Много внимания в распоряжении Главлита отводилось такому типу издания, как календарь, имевшему давние традиции в России. Вообще запрещался выпуск отрывных религиозных календарей. Этим подрывалась не только материальная база издательской деятельности церкви, но и существенно суживались ее возможности воздействовать на массовую аудиторию. Разрешалось издавать лишь настольные календари – «по одному на данном языке» и только в Москве, Харькове, Тифлисе. В основном это должны быть календари-численники, причем они должны были обязательно содержать сведения о революционных праздниках. Нельзя было в них допускать «старый стиль», повышать их тираж.

Этим же документом запрещался выпуск церковных листовок и воззваний, а каноническая и догматическая религиозная литература могла издаваться «в пределах действительно необходимых для отправления богослужения» и минимальными тиражами. Неудивительно, что после такого распоряжения Главлита издательская деятельность Русской православной церкви была сведена на нет.

Другим важнейшим направлением деятельности цензуры становится контроль за радиовещанием, самым оперативным средством информирования самой массовой аудитории, включая и тех, кто не может читать. С приходом к власти большевики сразу же по достоинствам оценили это новое средство массовой информации, называвшееся сначала широковещанием.

Основные радиостанции России были взяты под непосредственный контроль новой власти. Постоянно стимулировалось развитие радиотехники. Вместе с выходом радио к все более массовой аудитории росло внимание партии и цензуры к нему. В кризисном 1922 г. В.И. Ленин предлагал в экстраординарном порядке ассигновать сверх сметы до 100 тысяч рублей золотом из золотого фонда на постановку работ Нижегородской лаборатории, занимавшейся радиотехникой. 19 мая 1922 г. он надиктовал по телефону письмо И.В. Сталину, где подчеркивал важность радио для информирования масс, для пропаганды и агитации, особенно тех масс населения, которые неграмотны, а также то, что с помощью радио немногими силами можно охватить огромную аудиторию.

Декретом Совнаркома «О радиостанциях специального назначения» (1923) ставилась задача «развития радиосети» и уже давалась типология радиостанций: промышленно-коммерческие, культурно-просветительные и научные, любительские. Подразумевалось использование нового СМИ демократически: производственными коллективами, культурно-просветительными и научными учреждениями, любителями радиодела. В 1924 г. Совнарком принял постановление «О частных приемных радиостанциях». В нем четко определялся диапазон действия станций этого типа, контроль за их функционированием возлагался на Наркомат почт и телеграфа. Частным станциям разрешалось «принимать материал, передаваемый отправительными радиостанциями специально для частных приемных радиостанций в порядке широковещания: специальную широковещательную информацию, речи, доклады, концерты, учебную передачу знаками Морзе, метеорологические бюллетени и сигнал времени»; воспрещалось «записывать и распространять работу, производимую радиостанциями Союза ССР в порядке двустороннего обмена, передачи циркулярных распоряжений и информации для прессы, передаваемой по схемам определенных адресатов».

В 1924 г. было создано акционерное общество широковещания «Радиопередача». Его устав был утвержден Советом Труда и Обороны СССР (СТО) 1 декабря 1924 г.

Учредителями общества выступили Наркомат почт и телеграфа, Всероссийский электротехнический трест заводов слабого тока, Российское телеграфное агентство.

23 ноября 1924 г. началось регулярное радиовещание: вышел в эфир первый номер «Радиогазеты РОСТА». В этот организационный для радио период вещание осуществлялось достаточно узким и хорошо проверенным числом лиц, не требовалось особых усилий со стороны цензуры. Но уже тогда советский контроль за радиовещанием дополнялся партийным, так как ЦК РКП(б) рассматривал радио прежде всего как орудие массовой агитации и пропаганды. В постановлении «О радиоагитации» (1925) ЦК РКП(б) поручил «общее руководство радиогазетой и выработку программ докладов, лекций, концертов» Агитпропу ЦК. При ЭТОМ был утвержден список ответственных товарищей, обязанных выступать с лекциями и докладами. Одновременно по этому же документу акционерному обществу «Радиопередача» предоставлялось право на «льготное кредитование», «выдачу правительственной ссуды на установку радиоприемников для массового слушателя».

По решению ЦК в 1925 г. была создана при Агитпропе Радиокомиссия. 22 июня ЦК заслушал ее доклад и принял постановление «Радиоагитация», по которому все «созданные в советском порядке комиссии радиоагитации» были ликвидированы. Радиокомиссия ЦК получала право давать разрешение на организацию такого рода комиссий. Но ее состав был пополнен «представителями ряда организаций, соприкасающихся с радиостроительством и радиоагитацией». На комиссию было возложено «единое руководство делом радиоагитации», ее оргвопросами, разработка «плана ближайшего радиостроительства». Цензуровать «радиоагитацию политико-просветительного характера» поручалось Главлитам и Главреперткомам Наркомпросов республик. 3 декабря Радиокомиссия принимает решение о «немедленном контроле радиовещания» со стороны Главлита и Политконтроля ГПУ, разрабатывается инструкция, регламентирующая его. В циркуляре ЦК «О помощи и руководстве организациями Общества друзей радио (ОДР)» (1925) партийным организациям предлагалось «обратить особое внимание на помощь и руководство организациями ОДР».

Таким образом, уже в 1925 г. основным руководителем и цензором радиовещания становятся партийные инстанции. Под их контролем шел весь процесс цензурования содержания радиоинформации и само развитие нового СМИ. 30 ноября 1926 г. Наркомпрос еще раз подчеркнул, что «публичное использование каких бы то ни было зрелищных номеров, не имеющих разрешения Главлита, не допускать»; Главлиту рекомендовалось быть «особо осмотрительным по отношению к номерам, передаваемым по радио, имея в виду то, что может быть допущено к исполнению в других местах, должно быть запрещено к передаче по радио». Окончательно проблема контроля за радиовещанием была решена в специальном постановлении ЦК ВКП(б) «О руководстве радиовещанием» 10 января 1927 г., где в первом же параграфе говорилось. «Предложить всем парткомитетам, на территории которых имеются радиотелефонные станции, взять под непосредственное свое руководство работу этих станций, максимально используя их в агитационных и просветительных целях». Устанавливался полный партийный контроль за радио: за его кадрами, подбором авторов; вводились «обязательный и предварительный просмотр планов и программ всех радиопередач», «охрана микрофонов с тем, чтобы всякая передача по радио происходила только с ведома и согласия ответственного руководителя». В Главлите выделялись «уполномоченные им лица в радиовещательных организациях». Главлит осуществлял «военно-политический контроль над радиовещанием».

Под неослабным партийным руководством начался процесс обюрокрачивания радиожурналистики. В 1928 г. радиовещание было централизовано, передано в руки Наркомата почт и телеграфа, акционерное общество «Радиопередача» было ликвидировано (постановление СТО «О реорганизации радиовещания»). В 1933 г. при Наркомпросе был создан Всесоюзный комитет по радиофикации и радиовещанию, и уже приказы этого бюрократического звена партийно-государственного аппарата во многом определяли характер советского радио, диапазон его информации и всю его деятельность.

Столь же ревностно партия большевиков отнеслась и к такому мощному средству воздействия на массы, как кино.

Набившая оскомину ленинская фраза о кино как важнейшем из искусств реально воплощалась в жизнь страны. И контроль за аудиовизуальной информацией был существенным направлением в деятельности Главлита. Декрет Совнаркома 19 декабря 1922 г. предоставил ему право цензуры кинофильмов и сценариев. 9 февраля 1923 г. по декрету Совнаркома, как уже говорилось выше, был организован известный в истории литературы и искусства – Репертком – Комитет по контролю за репертуаром при Главлите, разрешавший к постановке драматические, музыкальные, кинематографические произведения, составлявший списки разрешенных и запрещенных к публичному исполнению произведений. В конце 20-х – начале 30-х годов более 16% фильмов запрещались Реперткомом «по низкому идеологическому и политическому качеству». Он мог не только всесторонне контролировать репертуар, но и закрывать зрелищные предприятия в случае нарушения ими постановлений комитета.

Аппарат, цензуровавший кино, постоянно рос: были учреждены комиссия Совнаркома по киноделу (4 сентября 1923 г.), кинокомиссия ЦК РКП(б), ее постановлением 23 июня 1924 г. при Главполитпросвете был образован Художественный совет по делам кино (Худсовет), осуществлявший идеологическое руководство киноделом, просмотр и утверждение планов по производству кинофильмов всех организаций, сценариев и др. До 1 октября 1925 г. через Худсовет прошло 307 сценариев, к постановке было разрешено лишь 147, менее половины. При этом как основные отмечались недостатки: надуманность сценария, «отсутствие социальной увязки темы», нагромождение материала.

За деятельностью кино надзирало несколько структур, производивших лавину цензурных бумаг: инструкция о порядке осуществления контроля за репертуаром – постановление НКП РСФСР, НКВД СССР, НКЮ РСФСР от 30 марта 1923 г., циркуляр ГПП от 4 августа 1926 г. «О художественном и идеологическом контроле над художественными выступлениями в деревне», «О порядке осуществления контроля за зрелищами и репертуаром» – инструкция НКП РСФСР, НКВД СССР и НКЮ РСФСР от 15 июля 1934 г., «О порядке осуществления последующего контроля областными, краевыми и автономно-республиканскими управлениями репертуарного контроля за прокатом и демонстрированием фильмов» – инструкция Главного управления по контролю за зрелищами и репертуаром от 29 июля 1935 г.

А вот в контроле музыкальной информации Главрепертком обладал монополией, правда, при обычной технической помощи ГПУ. В 1924 г. создается Коллегия по контролю граммофонного репертуара. Ею составлялись и издавались «Списки граммофонных пластинок, подлежащих изъятию из продажи». Циркуляр Главреперткома от 25 мая 1925 г. требовал от всех гублитов установить строгий контроль за распространением и ввозом грампластинок в СССР, руководствуясь при этом списками Главреперткома. Запрещались и конфисковались «через органы Политконтроля ОГПУ» пластинки «монархического, патриотического, империалистического содержания», порнографические, оскорбляющие достоинство женщин, «с пренебрежительным отношением к “мужику”» и др. Циркуляром Главреперткома от 2 июля 1924 г. был запрещен фокстрот как танец, представляющий из себя, по мнению экспертов цензуры, «салонную имитацию полового акта и всякого рода физиологических извращений». Любопытно то обстоятельство, что документ появился не только по инициативе цензурного ведомства. В печати ранее высказывались мнения, подтолкнувшие Главрепертком к такому решению. Например, в передовой статье журнала «Жизнь искусства» (1923 г., Петроград) говорилось об излишнем распространении «фокстрота и различных танго», которые из ресторанов перекочевали в театры и «проникают и в школьные вечера, в комсомольские клубы». «Этого нельзя допускать, – категорично заявляла редакция журнала и предлагала «товарищам из Репертуарной комиссии принять надлежащие меры к прекращению этой замаскированной порнографии. В Революционной Республике ей не место».

Постепенно в деятельности Главлита происходит все более углубленная дифференциация по специальным направлениям: цензура периодики, детской литературы, продукции частных и кооперативных издательств, иностранной литературы, рекламы и др. Практически двойной цензуре подвергались произведения, обращенные к молодежи, подрастающим поколениям и рассчитанные на самую широкую малограмотную аудиторию. Еще в конце 1921 г. был создан Государственный ученый совет, контролировавший выход учебников, их научный уровень, а Главлит наблюдал за их политическим и идеологическим содержанием.

В наследство от Госиздата Главлиту осталась озабоченность частными и кооперативными издательствами. Его последовательная линия в этом отношении состояла в том, что эти предприятия наводняют книжный рынок «идеологически вредной и недоброкачественной художественной литературой» (слова секретного циркуляра Главлита 1927 г.). Своей политикой цензурное ведомство добилось того, что рост числа частных фирм к 1927 г. не наблюдался: в январе 1925 г. их было в Москве и Ленинграде 105, а в январе 1926 г. – 100. Но производимая ими продукция увеличилась (см. Таблицу № 11):

Динамика развития продукции частных издательств

Таблица № 11.

Таблица № 11.

По своему типу это были коммерческие предприятия, хотя еще существовали менее десятка издательств с партийным оттенком, например, «Голос труда» (по характеристике Главлита – анархисты), «Книга» (меньшевики), «Колос» (народники).

Выработанная частными фирмами стратегия издания литературы не позволяла цензуре существенно влиять на количество производимой ими продукции. Так, в 1926 г. число запрещенных рукописей, прошедших через Главлит и Мосгублит по всем частным издательствам (47), составляло лишь 3,4% всех запрещенных рукописей по всем издательствам вместе, Ленгублитом – 4,1%. Частные издательства выпускали в это время 30% всей беллетристики, вытесняли на рынке советскую детскую книгу, так как их детская литература была более дешевой и более привлекательной по оформлению.

Главлит считал рост продукции частных предприятий не опасным, так как она составляла по отношению ко всей продукции партийно-советских издательств лишь 2% по числу названий, 3% по количеству листов набора. Однако партийные инстанции такая деятельность Главлита не устраивала. По их инициативе Главлит провел типизацию частных издательств, а в начале 1928 г. «по директивам вышестоящих органов» им был взят «курс на постепенную ликвидацию» частно-кооперативных издательств. Верным средством к этому стало директивное сокращение тиражей до 1000 экземпляров тех книг, для запрета которых нет достаточных оснований; запрещение повторных изданий беллетристических книг с тиражом 2000 (и менее) экземпляров; снятие издательств с планового снабжения бумагой, т.е. откровенно использовалось экономическое давление на неугодные предприятия, чему способствовало и то обстоятельство, что к этому был подключен Комитет по наблюдению за деятельностью издательств и распространением произведений печати, сокращенно – Комитет по делам печати, возникший по постановлению Совнаркома в мае 1925 г. при Наркомате по внутренней торговле. Он занимался и государственными, и общественными, и частными предприятиями. В число его задач входило «наблюдение за точным и своевременным выполнением постановлений общесоюзных законодательных органов по вопросам, относящимся к компетенции комитета, разработка и издание инструкций и правил, регулирующих деятельность по изданию, торговле и распространению произведений печати», т.е. Комитет по делам печати обладал определенными цензурными прерогативами.

В результате нового подхода к частным и кооперативным издательствам их число стало быстро сокращаться:

1927 г. – 95,

1928 – 76,

1929 – 79,

1930 – 52.

Контролю Главлита подлежал и такой специфический пласт социальной информации, как реклама. Многие газеты в период нэпа в погоне за доходами стали помещать рекламу любого рода, что сказывалось и на их содержании в целом. Вообще ситуация с рекламой в советской прессе сложилась крайне неудачно. Бесплатность печати периода военного коммунизма разрушила механизм рекламы, уже отлаженный в дореволюционное время. Нэп поставил этот вопрос в повестку дня, но иллюзорные настроения мешали его нормальному решению. На XI съезде РКП(б) (1922) во время принятия резолюции «О печати и пропаганде» была допущена ошибка. Рязанов предложил внести в резолюцию дополнение об отмене публикации объявлений в партийной печати, считая, что все в газетном деле должно строиться на партийном энтузиазме. Лишь упорство и настойчивость В.И. Ленина, выступившего на съезде против этого запрета, способствовали отмене такого решения, лишающего любую газету дополнительных денежных средств.

С введением в 1922 г. хозрасчета в журналистике беспорядочная реклама заполонила периодику. Официоз «Известия» отдавал под объявления даже первую полосу. «Передовая статья тонет в море вин Сараджевых, Касабовых и прочих, – пишет Б. Волин в «Журналисте» (1922, № 2), – на первой странице печатаются объявления, рекламирующие похабную оперетку или кричащие во всю циничную глотку о голом теле». Партийные издания (журнал «Новая деревня» – Москва, газета «Красная волна» – Осташков и др.) помещали рекламу разных религиозных культов, о клубах «лото» («Псковский набат»), о графологах Жоржах Шотландских, об оккультистах («Соха и молот» – Могилев) и т.д.

С. Срединский в 1924 г. в книге «Газетно-издательское дело» в связи с появлением недобросовестной и некачественной рекламы показал, как в прошлом решалась такая проблема: «На легковерности читателя и отчасти его традиционном уважении к печатному слову построено все дело рекламы. На этом же доверии к газете были построены многие аферы в области объявлений. Поэтому каждой газете, дорожащей своим добрым именем и располагающей доверием читателей, приходится ввести цензуру для объявлений. Такая цензура существовала во многих буржуазных газетах, достаточно обеспеченных, чтобы пренебрегать лживыми и вводящими в ущерб читателей объявлениями. Многие буржуазные газеты не печатали объявлений различных гадалок, изобретателей чудодейственных лечебных свойств, всевозможных патентованных лекарств сомнительного свойства, объявлений, вредящих общественной нравственности, передающих в замаскированной форме адреса притонов разврата и т.д.».

«Правда» еще 2 сентября 1922 г. поставила вопрос о необходимости упорядочить рекламу в прессе. Пленум Центрального бюро секции работников печати потребовал «удаления с первой полосы и тщательного редактирования объявлений», потому что «не везде достигнут тщательный их отбор в смысле недопущения на страницах наших газет бульварной, балаганной и шарлатанской рекламы».

Без сомнения, в целом оживление рекламного дела способствовало выходу печати тех лет из кризиса. Кроме того, реклама давала доход государству. 8 декабря 1922 г. Президиум Моссовета утвердил положение, по которому налогом облагались «все без исключения газеты, журналы, книги, брошюры и пр. как государственные, так и частные, выходящие в г. Москве, за печатаемые в них платные объявления» в размере 10% их стоимости. Власть использовала рекламу как средство экономического воздействия на частную периодику. Декрет СНК и ВЦИК от 21 апреля 1924 г. запретил публикацию рекламы в частных изданиях. Главлит был обязан следить за выполнением данного распоряжения.

Наконец, с первых же своих шагов Главлит устанавливает контроль над ввозом в страну литературы и периодики из-за границы и вывозом ее за рубеж. В его структуре был образован иностранный отдел, который в своей работе руководствовался общими принципами цензуры, но применял их, по словам начальника Главлита П.И. Лебедева-Полянского, «мягче, поскольку литература на иностранных языках попадает слишком ограниченному слою читателей». Более строго цензуровалась популярная зарубежная литература.

12 июля 1923 г. Главлит разослал в соответствующие инстанции свой «совершенно секретный» циркуляр, конкретизирующий это направление его деятельности: был запрещен ввоз в СССР произведений враждебного характера по отношению к Советской власти и государству; проводящих чуждую и враждебную пролетариату идеологию, враждебных марксизму, идеалистических; выпускаемых на русском языке религиозными общинами – «не зависимо от содержания»; детских с элементами буржуазной морали; с восхвалением старых бытовых условий, а также произведений авторов-контрреволюционеров и погибших в борьбе с Советской властью.

При этом особого внимания удостаивалась продукция журналистики Русского зарубежья. Ко времени появления Главлита уже сложилась сеть газет и журналов, издательств, объединявшая силы интеллигенции, выехавшей из России. Политика новой власти к ней в этот период была непоследовательной и двойственной. Характер эмиграции, ее отношение к Советам и большевикам, возможности возвращения на Родину тех, в ком новая власть была заинтересована, кто попал на чужбину случайно, по инерции – все это еще интересовало тогда руководство страной, которое знакомилось с периодикой и литературой Русского зарубежья, использовало полученную информацию в своих выступлениях перед отечественной аудиторией.

Служба цензуры занимала в этом своеобразное место. В данном случае она выступала и в качестве информационного агентства, о чем свидетельствует издание в этот период «Секретных бюллетеней Главлита», рассылавшихся В.И. Ленину, Л.Д. Троцкому, Л.Б. Каменеву, И.В. Сталину, в Агитпропотдел, Наркомпрос, ГПУ, основные гублиты, комиссию по наблюдению за книжным рынком. В этих бюллетенях помещались «Сводки и отчеты инотдела Главлита под рубриками «Положение книгоиздательского дела в Германии», «Русская печать во Франции», «Характеристика зарубежных издательств (по сведениям ГПУ и Главлита)», «Отзывы о зарубежных журналах и газетах», «Сведения о виднейших русских литераторах, эмигрировавших за границу» и др. Эта секретная информация дополняла ту, которую партийно-бюрократическая элита могла почерпнуть из советской прессы, печатавшей информацию о Русском зарубежье, – «Известий», «Правды», журнала «Печать и революция» и др.

В целом, отношение Главлита к русской зарубежной литературе и журналистике было крайне строгим: не пропускались даже издания вполне цензурные, если они готовились «белогвардейскими, эсеровскими, меньшевистскими издательствами, так как доход от них шел на враждебную СССР литературу и на всякие нужды этих партий».

Таким образом, в начальный этап деятельности Главлит постепенно сосредоточил основные направления цензуры в своих руках и централизовал их, хотя тогда Госиздат имел некоторое время права на контроль за книгопечатной продукцией; ряд структур Наркомпроса имели такое же право. Так, Главполитпросвет создал губернские политические комиссии по делам печати, просматривавшие заявления о разрешении издавать газету или журнал, открыть издательство; наблюдавшие за работой частных и кооперативных фирм и др. Инструктивное письмо Главполитпросвета о пересмотре книжного состава массовых библиотек открыло светофор перед, так называемой, библиотечной цензурой, вело к ликвидации в библиотеках «контрреволюционной и вредной» литературы. Такие чистки периодически санкционировались сверху и впоследствии: в 1926, 1930 гг.

Что касается Госиздата, то даже в начале 1927 г. руководитель Главлита П.И. Лебедев-Полянский считал, что «громадная часть литературы идет без цензуры через Госиздат и другие партийные издательства. Все сомнительное, с чем не решаются идти в Главлит, передается этим издательствам и часть там печатается». Он ссылался на мнение некоторых писателей о том, что «ГИЗ может печатать многое из того, что Главлит запрещает». Они якобы даже спрашивают, «почему у власти две мерки». Без сомнения, жалобы по партийным инстанциям Лебедева-Полянского явно преувеличены.

К 1927 г. происходит оформление Главлита как монопольного аппарата цензуры над всей социальной информацией, циркулирующей в советском обществе. «Если перечни государственных тайн в 1918–1919 гг., – пишет А.Ю. Горчева, – разрабатывались и утверждались приказами РВС, с 1923 г. комиссией ЦК под председательством В.В. Куйбышева и одобрения Оргбюро ЦК РКП(б), с 1926 г. – СНК СССР, то с 1927 г. этим ведал только Главлит и Наркомвоенмор. Все виды другой ведомственной цензуры были ликвидированы». Главлит контролировал все стороны журналистского творческого процесса – от производственной до диапазона информации. Это положение Главлита существенно сказывалось на журналистике.

Еще в начале 20-х годов Л.Д. Троцкий заметил, что в советской журналистике идет процесс оказенивания информации. Во многом это происходило из-за того, что каждую тему требовалось увязывать с социалистическим строительством. В.И. Ленин рассматривал новую печать как орудие экономического воспитания масс. Производственная пропаганда быстро стала доминировать на страницах газет, давить на их содержание. При этом не учитывались многие потребности массовой аудитории. Политика Главлита также внесла значительную лепту в выхолащивание журналистского творческого процесса, сужение его диапазона информации, его бюрократизацию. Циркулярная деятельность цензурного ведомства в этом отношении была унифицирована. В 1925 г. выходит первый «Перечень сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению в целях охранения политико-экономических интересов СССР», гриф «Совершенно секретно» (И в этом была возрождена практика XIX в.) Текст первого списка имел 16 страниц и содержал 96 тайн. Вот начало этого документа периода расцвета деятельности Главлита, охраняющего:

«§ 1. Статистические данные о беспризорных и безработных элементах, контрреволюционных налетах на правительственные учреждения.

§ 2. О столкновениях органов власти с крестьянами при проведении налоговых и фискальных мероприятий, а также столкновениях по поводу принуждения граждан к выполнению трудповинности».

Нельзя было публиковать информацию о наличии в аптеках медикаментов, о помощи в районах, охваченных неурожаем, о Кремле, кремлевских стенах, выходах и входах и т.д.

Введение перечней не отменило практику запретительных циркуляров. Их поток продолжался, сокращая тематику выступлений в периодике, диапазон социальной информации, циркулирующей в обществе. Аудитория оберегалась цензурой от сообщений о стихийных бедствиях, крушениях поездов, взрывах на предприятиях. Так, 15 ноября 1926 г. Ленгублит предлагал редакциям не помещать «ни одной заметки» о крушении поездов на Северо-Западной железной дороге «без ведома и разрешения Политконтроля ОГПУ». В это же время Главлит выпустил ряд циркуляров, запрещающих любую информацию о работе аппарата цензуры, что исключало публичную критику Главлита со стороны общественности, писателей и журналистов. Часть документов такого рода осела в архивах, меньшая часть их была опубликована (см. Таблица № 12):

Рост числа циркуляров Главлита

Таблица № 12.

Таблица № 12.

Число «тайн» в перечне 1936 г. уже составляло 372, в 1937 г. прибавилось еще 300. Впоследствии большинство этих инструкций, приказов, распоряжений были собраны в книгу для служебного пользования, прозванную «индексом» или «талмудом». В начале 70-х годов польский вариант такого сборника был вывезен в Англию и там издан.

Стартовавшее в 1922 г. цензурное ведомство довольно быстро превратилось в мощный и разветвленный аппарат, структура которого совершенствовалась и развивалась в течение всей истории Главлита, находившегося в системе управления государством: Наркомпросе, Министерстве народного образования. Руководство Главлитом в первые годы осуществлялось Коллегией из трех человек: председателя – представитель Наркомпроса, по одному представителю от РВС и ОГПУ. Во главе его стояли: в первые годы с 1922 по 1930 г. – П.И. Лебедев-Полянский – известный политический деятель, председатель Пролеткульта (1918–1920), литературный критик. Его сменили Б.М. Волин, революционер, редактор ряда газет, в том числе «Рабочей Москвы» – интересной и популярной газеты, с 1931 по 1935 г. – начальник Главлита; С.Б. Ингулов, один из руководителей журналистики того времени, публицист, начальник Главлита в 1935–1937 гг. На их место затем приходят представители партийной номенклатуры: Н.Г. Садчиков – 1938–1946 гг., К.К. Омельченко, П.К. Романов и др.

Цензурное ведомство включало отделы по разным видам цензуры: иностранной, контроль информации за границу, последующий контроль за местными печатными органами, цензура центральных газет и радиовещания, контроль за книготорговой сетью, библиотеками и полиграфическими предприятиями. Имелись секретный отдел, управление делами, планово-финансовый отдел, бухгалтерия и секретариат.

Центральный аппарат Главлита к 1927 г. состоял из 86 сотрудников, из них: 52 коммуниста, 34 беспартийных, в основном на технической работе, имеющих рекомендации «видных работников-коммунистов» или стаж по военной цензуре в ВЧК. 28 главлитовцев имели высшее образование, 46 – среднее, 12 – низшее. Штат Главлита постоянно разбухал и увеличивался. К 1940 г. в РСФСР насчитывалось около пяти тысяч цензоров, из них лишь 506 имели высшее образование; в центральном аппарате было 174, к 1945 г. уже 265 человек. Росло и число республиканских местных: губ-, край-, обл-, горлитов. Некоторые республиканские главлиты появляются в 40-е годы: в Казахстане – 1937 г., Адыгее и Абхазии – 1943 г. и т.д.

В цензурном аппарате страны в разное время были задействованы такие структуры, как Политконтроль ГПУ, цензура таможен, главпочтамтов; с 9 февраля 1923 г. – Главрепертком, с 23 июня 1924 г. – Худсовет при Главполитпросвете, с 1936 г. – Главное управление по делам искусств и др. Периодически возникали разного рода, как правило, на высшем партийном уровне комиссии, вообще постоянно осуществлялся партийный контроль со стороны многочисленных партийных структур.

Цензурный аппарат выполнял огромный объем работы. Докладная записка начальника Главлита П.И. Лебедева-Полянского от 22 марта 1927 г. в Оргбюро ЦК ВКП(б), извлеченная из архива Д.Л. Бабиченко, позволяет привести данные об этом. За 1925 г. Главлит и Ленгублит не разрешили к изданию 221 книгу. За 1926 г. они внесли изменения в текст 975 произведений, в том числе «политико-идеологического характера» – 448, «по военно-экономическому перечню» – 527; не допустили к обращению 4379 номеров заграничных периодических изданий, 5276 книг и 2674 бандероли. Как Главлит работал с разными типами издательств, можно проследить из таблицы (см. Таблицу № 13).

Цифры хорошо показывают отношение Главлита в это время к частным фирмам: более половины всех исправлений по политическим и идеологическим мотивам приходится именно на них. Однако партийные инстанции были не довольны деятельностью цензурного ведомства. 13 мая 1926 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О № 5 "Нового мира"», где была помещена «Повесть непогашенной луны» Б. Пильняка, которая рассматривалась как «неприемлемая в политическом отношении», содержавшая «критику, имеющую цель дискредитирования Советской власти». В этом же месяце ЦКК ВКП(б) поставили начальнику Главлита на вид за недосмотр № 3 журнала «Новая Россия». Издательство «Недра» пропустили в свет «Роковые яйца» М. Булгакова. В журнале «Красная новь» появился (1925, № 5) рассказ А. Явича «Григорий Пугачев» – «недопустимый», по характеристике самого Лебедева-Полянского. «Сомнительная художественная литература» выходила в «Прибое», «Новой Москве» и других издательствах.

Таблица № 13.

Число книг и периодических изданий, разрешенных в 1926 г. с исправлениями цензуры

Таблица № 13.

Таблица № 13.

Специальная комиссия Политбюро ЦК ВКП(б), проанализировав ситуацию с цензурой, установила, что Главлит за целое полугодие запретил «всего 15 названий из всех прошедших через него литературно-художественных изданий». Комиссия предложила выработать новую инструкцию, где «функции цензуры Главлита были бы очерчены более четко и определенно». В марте 1927 г. Оргбюро ЦК рассматривало снова вопрос о работе Главлита, но не приняло решение, посчитав необходимым одновременно заслушать об этом содоклад Отдела печати ЦК, который считал, что в связи с обострением международного положения наступила «предвоенная обстановка», поэтому работа цензурных органов приобретает особое значение. Наконец, 2 января 1928 г. доклад Главлита был заслушан на заседании Оргбюро и признан неудовлетворительным. Все это явно свидетельствует о том, что партийная власть стремилась усилить партийное руководство цензурой.

«Свободы, которой мы пользуемся, не знает, пожалуй, ни одна страна в мире»

Особенности условий функционирования русской зарубежной журналистики и их влияние на нее. Цензура общественного мнения. В.В. Набоков о свободе слова.

Проблема свободы слова и в условиях эмиграции не была простой. Журналистский творческий процесс протекал здесь, без сомнения, в специфических условиях. Каждое русское издание, выходившее в определенной стране, должно было быть лояльным по отношению к режиму этой страны, к чему обязывало элементарное чувство благодарности со стороны русской диаспоры, получившей приют в данном государстве. Отсюда известная стабильность отношений русской периодики к его властям. При назревании конфликта, неблагоприятной атмосферы русским беженцам приходилось мигрировать в другие регионы (см. Таблица № 14).

Таблица № 14.

Таблица № 14.

Аудитория журналистики Русского зарубежья

(по данным Подкомитета частных организаций по делам беженцев на 1930 г. и Службы Нансена на 1937 г.)

Вместе с миграцией беженцев происходило и движение русской журналистики. Так было, когда в Германии постепенно рос фашизм, и менялись отношения с СССР, а также к иностранцам, особенно евреям. Исход из Русского Берлина тысяч эмигрантов-россиян привел к сокращению самой большой сети русских издательств за границей, к закрытию или переезду многих газет и журналов. К 1925 г литературной столицей, по словам Г.П. Струве, становится Париж, куда из Берлина перебрались журналы «Революционная Россия», «Социалистический вестник», «Двуглавый орел», «Жар-птица», газета «Дни» и др. По советским данным, 70% эмигрантских издательств 1922–1923 гг. (их было 130) находилось в Берлине. Позднее русская издательская деятельность в Германии, замечает Г.П. Струве, «сразу почти сошла на нет».

Отношение властей страны, где проживали русские беженцы, к их печати отчасти определялось колебаниями ее внешнеполитического курса, характером дипломатических отношений, экономических и культурных связей с Советским Союзом. И в этом случае также примером может служить Германия, в которой после Первой мировой войны сложилась такая конъюнктура (инфляция и пр.), которая позволила развить разносторонние связи с Советским государством, образовать необычайно большую колонию беженцев, что привело к расцвету ее журналистики в 1920–1923 гг. Со сменой внешнеполитической ориентации Германии, экономических условий, ростом цен отношение к русской эмиграции и ее прессе изменилось; сложился такой цензурный режим, при котором свобода журналистики становилась фикцией. Известный исследователь культуры Русского зарубежья М. Раев пишет: «Издательское дело в эмиграции испытывало трудности в связи с ограничениями, которые вводились национальными и авторитарными режимами стран проживания». По словам И.В. Гессена, признание СССР сказывалось на положении эмиграции. Так, эмигрантская газета была вынуждена эвакуироваться из Болгарии в Белград, в Праге стали запрещать собрания эмигрантов; «в Париже редактору русской газеты категорически было предложено умерить нападки на Москву». «Положение русских эмигрантов в Англии, – пишет историк О.А. Казнина, – зависело от взлетов и падений в политических взаимоотношениях Англии и России».

Однако наиболее существенным ограничением в свободе распространения печатного слова в эмиграции были те экономические условия, в которых находились беженцы, и те экономические возможности, которыми они располагали. Существует легенда о том, что эмиграция вывезла из России несметные богатства. Без сомнения, предусмотрительные промышленники, купцы, финансисты имели собственные капиталы и за рубежом. И.В. Гессен вспоминал, что некоторые из таких предпринимателей в поисках, куда бы вложить эти средства, «сами возбуждали в качестве одного из предложений вопрос об основании за границей русских издательств». Партийная пресса выходила с помощью партийных денег и пожертвований меценатов – своих сторонников, нередко привлекался заинтересованный иностранный капитал.

Выходившая в Варшаве газета «Свобода» (1920–1921 гг., затем «За свободу») вообще субсидировалась местными властями. В секретной записке начальника 2-го отдела Генерального штаба польской армии И. Матушевского (апрель 1921 г.) ставятся задачи «как можно более широкого распространения и защиты взглядов группы Савинкова», «поддержка пропагандистской деятельности и выступлений Савинкова», тесно связанного с газетой «Свобода» и часто публиковавшегося в ней. Газета «Дни» выпускалась А. Керенским на деньги, переведенные им за границу, когда он возглавлял Временное правительство. Документы и воспоминания свидетельствуют о финансовой поддержке печати, особенно издаваемой эсерами, чехословацким правительством Томаша Г. Масарика и Э. Бенеша в течение 20–30-х годов. Так, через МИД Чехословацкой республики было выплачено русской эмиграции в 1922 г. 49,7 млрд. крон; в 1923 – 65,8; в 1924 – 99,7; в 1925 – 72,9 млрд. крон и т.д. Такая помощь «русским белым» вызывала особое возмущение у чехословацких коммунистов. Их депутаты в Национальном собрании ЧСР 18 июня 1927 г. сделали запрос, в котором говорится: «Чехословакия по воле общенациональной коалиции стала прямо-таки золотым «Эльдорадо» для русской эмиграции как в экономическом, так и политическом отношениях», а «Прага – вторым после Парижа центром русской эмиграции как по величине, так и по значению». «Чехословацкое правительство не только содержит всех эмигрантов путем щедрых пособий, но и предоставляет средства на эмигрантскую печать, оплачивает редакторов эмигрантских газет, как, например, газеты «Старые годы», и 8 других эмигрантских газет, выходящих в Праге». Дипломатические маневры советского руководства и давление оппозиции заставили правительство ЧСР постепенно с 1924 г. сокращать помощь русским беженцам.

Зависимость русской зарубежной прессы от этих субсидий хорошо отражает письмо С. Гессена от 16 ноября 1928 г. Редактор журнала культурно-просветительного отдела Земско-городского союза (Земгор) «Русская школа за рубежом», выходившего в Праге в 1923–1929 и 1937–1939 гг., сообщал адресату (возможно, П.Н. Милюкову) о том, что «расходный бюджет» журнала в 1928 г. составлял 65 тысяч крон, а «собственный доход» – 25 тысяч. Редакция получала ежегодно субсидию местных властей в размере 30 тысяч крон, но этих средств на выпуск журнала не хватало. Она обратилась к президенту Э. Бенешу с просьбой «о небольшой субсидии» «Русской школе» (в 15 тыс. крон) для издания специального юбилейного номера, посвященного юбилею Льва Толстого и десятилетию чехословацкой школы. С. Гессен просит содействия адресата, который будет встречаться с Э. Бенешем: «Без этой субсидии мы не сможем выпустить нашего последнего номера и удовлетворить подписчиков».

Большая часть книгоиздательств дотировалась, создать новое издательство или найти издателя было делом нелегким. Еще сложнее, по выводам М. Раева, было организовать распространение изданий среди разобщенных и небогатых потенциальных читателей. «Цены нужно было устанавливать как можно более низкими, что тоже было непросто, поскольку тиражи были небольшими, а сбыт – сложным и дорогостоящим. Реклама не была эффективной и играла даже в газетах второстепенную роль».

В сложившихся условиях периодические издания могли легко возникнуть, но и столь же легко кануть в лету. В этом плане характерна судьба первого толстого литературного журнала Русского зарубежья «Грядущая Россия», вполне обеспеченного интересными литературными силами. Он редактировался М.А. Алдановым, В.А. Анри, А.Н. Толстым и Н.В. Чайковским. Они смогли выпустить лишь два номера. «Причиной ранней смерти «Грядущей России», – сообщает Г.П. Струве, – было прекращение средств, которые шли из частного меценатского источника, – эта судьба подстерегала потом не одно эмигрантское литературное начинание». Одним из первых стал издавать в эмиграции политическую газету «Общее дело» В.Л. Бурцев, имевший опыт выпуска периодики как в России, так и за границей. Его историко-революционные сборники «Былое» начали путь в Лондоне в 1900 г. Перед Октябрем Бурцев выпускал в Петрограде газету «Общее дело» и журнал «Будущее». Эмигрировав, он возобновил издание «Общего дела» в Париже (1918–1922, 1928–1933). Первое время оно финансировалось Правителем Юга России П.Н. Врангелем и служило ему средством информирования заграницы об успехах белого движения. Вот как преподнес эволюцию этой издательской деятельности в воспоминаниях Д.И. Мейснер: «Бурцев издавал вначале ежедневную газету, ставшую потом еженедельной; позже перешел на журнал, еще позже на маленький журнальчик, выходивший от случая к случаю, когда заводились деньги».

Старейшее русское издательство в США, просуществовавшее 41 год, – это издательство М.Н. Бурлюк, жены известного футуриста Д. Бурлюка. Оно выпускало лишь его произведения и журнал «Color and rhyme» («Цвет и рифма»). Но все это предприятие умещалось в «маленьком ящике, специально сколоченном для этих целей сыном Бурлюков».

Материальные, экономические условия диктовали и особенности развития журналистики Русского зарубежья как системы средств массовой информации. В периодике преобладал журнал, хотя уже в начале XX в. наступила эпоха газет. Эмиграция фактически не могла иметь радиовещания: радиостанция в 20-е годы была для нее слишком дорога. Позднее, лишь в пору расцвета журналистики как системы СМИ уже российские диссиденты получили возможность общения с метрополией с помощью радио, которое, правда, финансировалось заинтересованным в его функционировании государством или просто входило в систему его иновещания. Американский профессор и специалист по культуре Русского зарубежья Дж. Глэд пишет: «Конец 40-х и начало 50-х годов были апогеем «холодной войны», и значительные средства, в основном американские, были предоставлены для создания центра борьбы с коммунизмом. Центр был в основном сосредоточен вокруг мельгуновского «Союза борьбы за свободу России», НТС – Народно-Трудового Союза, «Радио освобождения» (переименованного позже в «Радио Свобода») и «Института по изучению Советского Союза», находившихся в Мюнхене». Именно в это время возникают радиостанции РИАС в Западном Берлине (1946), «Свободная Европа» (Мюнхен, 1950), «Радио Освобождения» (Мюнхен, 1951), затем «Байкал», «Свободная Азия», «Свободная Россия» и др. Таким было запоздавшее начало истории радио русской эмиграции.

Проблема свободы слова и печати в стране проживания неоднозначна. Естественно, в демократических государствах цензурный режим предоставлял своим гражданам и иностранцам больше прав и свободы по сравнению с тоталитарными странами. Это сеяло иллюзии среди эмигрантов, нередко заявлявших, что в Советской России свободы вообще нет, а эмигрантский писатель обладает полной свободой творчества. Несомненно, он создавал произведения без какого-либо видимого давления со стороны. Но когда вставал вопрос о публикации произведения, его тираже, распространении, то его решение не приносило литератору удовлетворения. Книги имели обычно тираж в пределах 1000–2000 экземпляров, что в метрополии считалось сугубо научным изданием или рассчитанным на специалиста. «Вообще книги выходили с большим трудом, – замечает писатель и репортер «Последних новостей» А. Седых, – а если они выходили, то маленькими тиражами. Полное собрание сочинений Бунина, которого сейчас в России выпускают полумиллионным тиражом, расходится в одну неделю, в три дня, но его в Париже тогда печатали в русском издании в количестве тысячи экземпляров». Дж. Глэд говорит в связи с этим: «Эмигрантские издания в Берлине, в Париже между двумя мировыми войнами выходили маленькими тиражами. Сборник стихов Давида Кнута, например, – прекрасная книга – 200 экземпляров».

Пожалуй, наиболее существенные ограничения в журналистский творческий процесс эмиграции, в его содержание вносило так называемое общественное мнение. Основной платформой единения общества диаспоры была непримиримость к большевизму и Советской власти (Совдепии). Все, кто проявлял в этом отношении колебания, сомнения, примиримость в определенной степени к новой России, подвергались остракизму. Это наиболее ярко отразилось на неприятии эмиграцией сменовеховства, отчасти евразийства. Сменовеховство рассматривалось и как троянский конь в лоне Русского зарубежья, и как естественное стремление россиян вернуться домой. На наш взгляд, в той или иной форме направление такого рода должно было объективно возникнуть. Нельзя судить о нем слишком прямолинейно. Другое дело, хотя и не главное, стремление метрополии эксплуатировать эти настроения среди беженцев с целью расколоть их, чтобы уменьшить опасность военных угроз и т.д.

В 1921 г. в Праге выходит сборник статей «Смена вех», объединивший под этим названием имена известных тогда политиков и публицистов белого движения: это адвокат, товарищ Председателя Союза 17 октября А.В. Бобрищев-Пушкин, входивший в правительство А.А. Деникина; профессор, кадет, министр иностранных дел Омского правительства Ю.В. Ключников; профессор, кадет, известный публицист, руководитель печати этого же правительства Н.В. Устрялов; профессор, кадет, руководитель «Осведомительного отделения» Добровольческой армии С.С. Чахотин и др. Политическая платформа авторов сборника сформулирована в названии статьи С.С. Чахотина «В Каноссу!», где говорится: «Мы не боимся теперь сказать: «Идем в Каноссу! Мы были не правы, мы ошиблись. Не побоимся же открыто и за себя и за других признать это». Наш долг – помочь лечить раны больной родины, любовно отнестись к ней, не считаться с ее приступами горячечного бреда. Ясно, что чем скорее интеллигенция возьмется за энергичную работу культурного и экономического восстановления России, тем скорее к больной вернутся все ее силы, исчезнет бред и тем легче завершится процесс обновления ее организма». По сути, это был призыв к эмиграции признать новую власть, принять участие в возрождении России, заняться просвещением народа и с помощью этой работы «преодолеть большевизм». Возлагая большие надежды на новую экономическую политику и ее результаты, авторы сборника считали, что процесс преодоления большевизма уже начался и он получит дальнейшее развитие. Н.В. Устрялов в статье «Эволюция и тактика», вышедшей в 1922 г., проводил мысль, что нэп – не тактика, а эволюция большевизма.

Сборник «Смена вех» получил широкий резонанс как в эмиграции, так и в метрополии. В газете «Известия» выступил сам редактор Ю.М. Стеклов со статьей «Психологический перелом». В «Правде» была помещена статья Н. Мещерякова «Знамение времени». В полемике вокруг сменовеховства участвовала советская центральная и местная пресса. Со статьями, пафос которых был направлен на борьбу с буржуазным реставраторством, выступили А. Бубнов, В. Быстрянский, В. Невский, М. Покровский, Е. Ярославский и др. В журналистике Русского зарубежья преобладало еще более негативное отношение к сменовеховству. 14 ноября 1921 г. состоялось заседание парижской демократической группы кадетов во главе с одним из лидеров эмиграции, редактором самой авторитетной газеты «Последние новости» П.Н. Милюковым. На нем сменовеховцы были прямо названы «коммунистическими агентами» и «необольшевиками». Такое представление о них в эмиграции было наиболее распространенным. В.М. Чернов в статье «”Отцы” и “дети”» в газете «Воля России» (1922) проводит такую параллель между идеологией старых «Вех» и сменовеховцами: «Когда вышли те «Вехи», я отметил, что в них – квинтэссенция глубокого идейного октябризма. И «сменовеховцы» те же самые настоящие октябристы – только не при самодержавии, а при комиссародержавии». В мае 1922 г. Союз русских литераторов и журналистов в Париже, Комитет помощи ученым и писателям исключили из своих рядов А.Н. Толстого, И.М. Василевского и В.И. Ветлугина как лиц, «участвующих в органах печати, защищавших власть, отрицающую свободу печати».

Проблема примирения с родиной, возвращения домой вызывала яростную полемику. В этом отношении особо отличалась берлинская газета «Руль», рассматривавшая сменовеховство как «корыстное предательство». Полемика имела негативные последствия для тех, кто попытался поразмышлять об этих проблемах. Известная общественная и политическая деятельница Е.Д. Кускова (1869–1958) выступила со статьей «Мысли вслух». Она предложила, образно говоря, «засыпать ров гражданской войны» и найти пути возвращения с достоинством в Россию. Эти идеи получили поддержку у М.А. Осоргина, С.Н. Прокоповича и др. Против них резко выступили П.Н. Милюков, А.Ф. Керенский, Н.Д. Авксентьев, М.А. Алданов и др. Значительное место в публицистике Русского зарубежья заняла дискуссия между Е.Д. Кусковой и П.Н. Милюковым, развернувшаяся на страницах «Последних новостей» в 1925–1926 гг. П.Н. Милюков в многочисленных статьях, книге «Эмиграция на перепутье» (Париж, 1926) доказывал неприемлемость «капитуляции перед деспотической властью». Он напоминал возвращенцам о возможности быть поставленными на родине «к стенке». Сомневающиеся, колеблющиеся литераторы подвергались не только осуждению со стороны общественного мнения, но и гонениям. Е.Д. Кускова оказалась в искусственной изоляции, как она выразилась: «и оттуда гонят, и здесь не принимают». Талантливый М.А. Осоргин был изгнан из бесталанной газеты «Дни».

Резкое противодействие вызвали идеи возвращенчества, прозвучавшие в евразийстве – одном из культурных, идейных и литературных направлений эмиграции, а также стремление некоторых редакторов, писателей открыто восстановить связи единого культурного потока России, что нашло отражение, например, в журнале «Версты» (Париж, 1926–1928). Полемика вокруг евразийства в журналистике русской эмиграции достигала самого острого накала. Философ и публицист И.А. Ильин писал в «Новом времени» (1925, 8 августа), что евразийцы ищут «общую почву с революцией и общие задачи с большевизмом», приспосабливаются к нему, прекращают борьбу с ним. Наиболее последовательный и резкий критик евразийства историк А.А. Кизеветтер увидел его сущность в отрицании «общечеловеческих начал в культурной жизни мира».

Самые консервативные круги эмиграции ставили знак равенства между евразийством и большевизмом. Характерны в связи с этим публикации газеты «Возрождение» (Париж, 1925–1940): «Пусть тот, кто с нами, уходит от евразийцев, тот же, кто с евразийцами, – уходит от нас» (И.П. Грим); «Большевизм идет из Азии так же, как коммунизм; право и собственность – из Рима. Спасение России – лицом к Европе» (Н.Е. Марков). Н.Н. Чебышев иронизирует по поводу того, что евразийство «подрумянилось на маргарине дешевых столовых, вынашивалось в приемных в ожидании виз, загоралось после спора с консьержками, взошло на малой грамотности, на незнании России теми, кого революция и бешенство застигли подростками». Надо при этом заметить, что к евразийству примыкали многие видные ученые, философы, публицисты: Н.Н. Алексеев, Г.В. Вернадский, Л.П. Карсавин, П.Н. Савицкий, Н.С. Трубецкой и др.

Свобода слова и печати в условиях цензуры общественного мнения давала возможность недобросовестным оппонентам прибегать к наветам, лжи, преувеличениям, необоснованным обвинениям и т.п. Многие литераторы и политики, в том числе М. Горький, А. Белый, А.Н. Толстой, испытали это на себе. Общественное мнение эмиграции установило своеобразный цензурный режим, который в той или иной степени сказывался на журналистском творческом процессе, творчестве писателей и публицистов, литературных критиков, в книгоиздательстве. Эта проблема крайне интересна для понимания свободы творчества, свободы слова: она ждет своего непредвзятого исследования.

Профессор Калифорнийского университета В. Марков в своих работах раскрывает легенду о Сергее Есенине, которую создали и стремились поддержать в Русском зарубежье. В. Марков считает, что местные издатели представляют аудитории «цензурованного Есенина»: «В предисловии к парижскому собранию сочинений Есенина, – пишет он, – поэма «Инония» названа самым совершенным произведением поэта, «ключом к пониманию», но читатель тщетно стал бы искать поэму в книге. Она не помещена. Очевидно, лучше не давать читателю «ключа к пониманию» Есенина. По всей видимости, издатель просто боялся испортить привычное представление о поэте поэмой, где тот «проклинает Радонеж» и «кричит, сняв с Христа штаны». В другом зарубежном издании «Инония» представлена только сравнительно безобидной концовкой, а из «Иорданской голубицы» предусмотрительно выброшена часть, где Есенин заявляет:

Мать моя родина,

Я – большевик.

Совсем не найти в зарубежных изданиях поэму “Преображение”». В. Марков отмечает, что такое цензурование произведений поэта имеет целью загримировать его «под антибольшевика».

В создавшейся атмосфере для редакторов газет и журналов проблема заключалась в получении правдивой и точной информации о Советской России. Дефицит информации о ней, стремление представить положение на родине в негативных красках и, как замечает редактор «Руля» И.В. Гессен, «страстная погоня за сведениями из России» вели к тому, что редакция «наталкивалась на недобросовестность информаторов». «Я всячески навострял редакторский нюх, чтобы распознать фальшь, – пишет опытный публицист, – и огромное число сообщений отправлялось в корзину». Несмотря на это, в газету попадали и преувеличения, и просто неверные сообщения. Так, в «Руле» появилась информация о смерти от истощения в Крыму писателя И.С. Шмелева, на самом же деле речь шла о гибели его единственного сына.

Общественное, мнение эмиграции закрывало глаза на искажения картины жизни в Советской стране, которые содержала журналистика. Еще А.Н. Толстой обратил внимание на это в своем драматическом письме от 14 апреля 1922 г. в газете «Накануне», где он откровенно заявлял: «Красные одолели, междоусобная война кончилась, но мы, русские эмигранты в Париже, все еще продолжали жить инерцией бывшей борьбы. Мы питались дикими слухами и фантастическими надеждами». Толстой иллюстрирует свою мысль примерами и с горечью, замешанной на иронии, замечает: «Россия не вся вымерла и не пропала, 150 миллионов живет на ее равнинах».

Важным аспектом проблемы свободы слова и творчества является возможность использовать эту свободу. Свобода творчества проблематична, если литератор не может существовать за счет своего труда. В эмиграции многие писатели и поэты не имели такой возможности. Нередко они, даже видные, испытывали большие материальные трудности. Это касается М. Цветаевой, А. Куприна и др. Рижский еженедельник «Для вас» писал в 1934 г.: «Куприн, гордость русской литературы, перебивается с хлеба на квас!» Известный публицист, борец с большевизмом В.Л. Бурцев закончил жизнь в лечебнице для бедных. Г.П. Струве в книге «Русская литература в изгнании» констатировал: «Существовать писательским трудом могли только те писатели, которых переводили на иностранные языки и которые в переводах имели успех. А таких было немного. Молодым писателям, если они хотели оставаться в русской литературе, нечего было и думать о существовании на литературные заработки. Переводили их редко». Такова суровая реальность.

Журналистика русской диаспоры, не подпадая под гнет цензурных ведомств, тем не менее проходила через определенный цензурный режим, включавший и ее обязательства перед страной проживания, и цензуру общественного мнения, для которого немалое значение имело показательное отношение к большевизму и Советской власти, и самоцензуру. Конечно, свободу журналистского творческого процесса ограничивали экономические, производственные и материальные условия. По тем временам русским беженцам предоставившиеся возможности виделись как вполне реальная свобода слова и печати. Они могли свободно не только критиковать большевизм, пороки Совдепии, выступать против растущего в отечестве культа личности и др., но и обсуждать свои проблемы, открыто полемизировать друг с другом. И степень этой свободы была достаточно велика. В этом было существенное отличие журналистики Русского зарубежья от советской, находившейся особенно после 30-х годов под пятой партийной цензуры.

«Прежде всего, мы должны праздновать десять лет свободы, – писал молодой и талантливый В.В. Набоков в статье «Юбилей», посвященной десятилетию Октября и появившейся в газете «Руль». – Свободы, которой мы пользуемся, не знает, пожалуй, ни одна страна в мире. В этой особенной России, которая невидимо окружает нас, оживляет и поддерживает наши души, украшает наши сны, нет ни одного закона, кроме закона любви к ней, и нет власти, кроме нашей собственной совести. Когда-нибудь мы будем благодарны слепой Клио за то, что она позволила нам вкусить эту свободу и в эмиграции понять и развить глубокое чувство к родной стране. Не станем же пенять на изгнание».

<< | >>
Источник: Г.В. Жирков. История цензуры в России XIX - XX вв.. 2001

Еще по теме Главлит на пути к монополии в цензуре:

  1. Период монополии цензуры Русской православной церкви
  2. Система ограничительных мер и надзора за печатью и Главлит
  3. ИГРА ПОД НАЗВАНИЕМ «МОНОПОЛИЯ»
  4. ЦЕНЗУРА
  5. Цензура
  6. ПРО ЦЕНЗУРУ
  7. Цензура и социалистические идеалы
  8. Цензура и социалистические идеалы
  9. Тотальная партийная цензура
  10. Партийный контроль над цензурой и ее аппаратом
  11. СНОВИДЕНИЕ: ЦЕНЗУРА