<<
>>

КНИГА СЕДЬМАЯ

1. Едва, разогнав мрак, забелел день и показалась все освещающая блестящая колесница солнца, как пришел какой-то человек из числа разбойников; на это указывали приветствия, какими они обменялись друг с другом.

Сев у самого входа в пещеру и переведя дух, он сделал своим товарищам следующее сообщение:

— Что касается до дома Милона Гипатского, который мы на днях разграбили, тут мы можем, отложив всякую тревогу, успокоиться. После того как вы все имущество с большой смелостью растащили и вернулись в нашу стоянку, я вмешался в толпу местных жителей и, изображая то горесть, то возмущение, старался узнать, к какому решению придут они по поводу события и заблагорассудится ли им преследовать разбойников, чтобы обо всем донести вам, как мне и было поручено. Заключаю я не по сомнительным догадкам, а на основании правдоподобных соображений, что, по общему мнению всей толпы, очевидным виновником преступления считается некий Луций, который несколько дней перед этим, посредством подложных рекомендательных писем выдав себя Милону за порядочного человека, добился того, что ему было оказано гостеприимство и ввели его в самый тесный круг домочадцев; проживши же несколько дней, он вскружил голову Милоновой служанке и успел внимательно рассмотреть дверные запоры и тщательно исследовать все места, где обычно хранилось хозяйское добро.

2. Как на немаловажное доказательство его преступности указывалось на то обстоятельство, что в ту же самую ночь, за минуту до нападения, он скрылся и до сих пор не появляется; к тому же ему легко было найти и средство на случай побега, чтобы как можно быстрее все дальше и дальше удаляться от обманутых преследователей, так как вместе с собой он увел и свою белую лошадь, на которой мог бы удрать. Дома остался раб его, от которого надеялись узнать о том, какие преступления замышлял его хозяин; его сейчас же схватили, заключили в городскую тюрьму, но на следующий день, почти до смерти замученный различными пытками, он тем не менее не признался ни в чем подобном; тогда послали на родину этого самого Луция большое количество уполномоченных, чтобы они нашли виновного и дали возможность подвергнуть его наказанию за преступление.

Покуда он это рассказывал, сравнил я прежнее благополучие Луция и нынешнее прискорбное положение осла злосчастного, вздохнул из глубины души и не без повода подумал, как старинные мужи древней еще мудрости считали Фортуну слепой, поистине безглазой и такой ее и изображали. Она всегда дарами своими осыпает дурных и недостойных, в выборе смертных руководится не рассудительностью, с теми больше всего водится, которых, если бы зрячая была, бежать должна была бы, во всех действиях своих придерживается крайности и внушает нам превратные, противоречащие действительности мысли, так как негодяя увенчивает славой порядочного человека, а ни в чем не повинных отдает в добычу губительному злоречию.

3. Я сам, в конце концов, которого жесточайший ее натиск обратил в животное и привел в состояние четвероногого, способное в самом несправедливом существе возбудить жалость и сострадание, теперь навлек на себя обвинение в разбойничьем проступке по отношению к дражайшему моему хозяину. Пожалуй, кто-нибудь мог бы назвать проступок мой не только разбойничьим, но поистине отцеубийственным. И у меня не было возможности защищать свою правоту или хотя бы одним словом выразить протест. Но чтобы молчание мое перед лицом столь гнусного обвинения не было со злым умыслом истолковано как знак согласия, я, потеряв всякое терпение, хотел воскликнуть: — О, я не виновен!..263 — Но без конца издавал только первый слог, последующее же никаким манером не мог выговорить, все оставаясь на том же месте и ревя: — О, о! — как ни придавал округлость вислым губам своим; но что за польза жаловаться на жестокость судьбы, когда она не постыдилась сделать меня ровней и товарищем моей лошади, которой надлежало бы быть у меня в полном подчинении и служить мне для передвижения?

4. Среди этих обуревавших меня размышлений одна забота давала сильнее других о себе знать; как только я вспоминал, что, согласно постановлению разбойников, я осужден быть погребальной жертвой при смерти этой девушки, я взглядывал неоднократно на свой живот, который, казалось мне, готов был уже разрешиться от бремени несчастной девицей.

Меж тем человек, который перед этим сообщал обо мне ложные сведения, вытащил зашитые у него в подкладку тысячу золотых, взятые, по его словам, у разных путников, и пожертвовал их, как человек честный, в общую кассу, затем принялся подробно расспрашивать о здоровье своих сотоварищей. Узнав, что многие из них, притом храбрейшие, при различных обстоятельствах, но с одинаковой доблестью погибли, начал он уговаривать на время вернуть проезжим дорогам безопасность, объявить всяким стычкам перемирие и заняться главным образом тем, чтобы подыскать соратников, набрать новую молодежь и довести ряды воинственного ополчения до прежней численности: сопротивляющихся — страхом можно принудить, а добровольцев привлечь наградами. Ведь немало есть людей, которые предпочтут униженной и рабской жизни под властью самодуров поступление в нашу шайку. Со своей стороны он уже нашел одного человека, и ростом высокого, и возрастом молодого, и телосложения крепкого, и на руку скорого, которого он убеждал и уже убедил, чтобы тот руки свои, ослабевшие от долгой лености, приложил наконец к какому-либо лучшему делу и, покуда есть возможность, воспользовался плодами своей силы, чтобы он не протягивал крепкую свою руку для выпрашивания грошей, нашел ей лучшее применение в добывании золота.

5. С его словами все единодушно согласились и решили и того принять, который считался как бы уже одобренным, и других искать для пополнения комплекта. Тогда он вышел ненадолго и приводит некоего юношу огромного, как и обещал, с которым едва ли кто из присутствовавших мог сравниться, ибо, не говоря уже об общей массивности телосложения, он на целую голову был выше всех, хотя щеки его едва покрывал первый пушок, — полуодетого в плохо сшитые пестрые лохмотья, через которые видна была дородность его груди и живота.

Вновь пришедший произносит следующее: — Привет вам, служители бога сильнейшего Марса, ставшие для меня уже верными соратниками; мужа, приходящего к вам со всею живостью великодушной души, от души и примите.

Охотнее телом раны готов я получать, чем золото добыть рукою, и сама смерть, что других страшит, мне придает бодрости. Не считайте меня усталым или доведенным до отчаяния и не судите о моих достоинствах по этому рубищу. Я был во главе сильнейшей шайки и опустошал всю Македонию. Я — пресловутый фракийский Гемон,264 имени которого трепещут все провинции, отпрыск отца Ферона, знаменитого, в свою очередь, разбойника, вспоенный человеческой кровью, воспитанный в недрах шайки, наследник и соревнователь отцовской доблести.

6. Но все прежнее множество товарищей храбрых, все богатство великое в короткий промежуток времени утрачены мной. Божий гнев ополчился на меня за прокуратора,265 получавшего оклад в двести тысяч сестерций, но дела которого потом пошатнулись, так что впал он в ничтожество. Но так как история вам неизвестна, начну по порядку. Был некий человек при дворе цезаря, славный и известный высоким положением, — сам цезарь взирал на него милостиво. Его-то, оклеветанного по проискам некоторых лиц, жестокая зависть подвергла изгнанию. Была у него жена Плотина, женщина редкой верности и исключительного целомудрия, наградившая семейство мужа десятым залогом супружества. Презрев и отвергнув услады столичной роскоши, эта спутница в бегстве и подруга в несчастьи обстригла волосы, сменила свои одежды на мужские, спрятала в пояс наиболее драгоценные из своих украшений и золотые монеты и, среди военной стражи и мечей обнаженных, разделяя все опасности, в неусыпной заботе о спасении супруга, непрерывные бедствия с мужем выносила. Вытерпев многие путевые невзгоды на море и на суше, приближались они к Закинфу,266 где роковой жребий назначил ему временное пребывание.

7. Но как только достигли они Актийского побережья,267 где в то время, перекочевав из Македонии, мы разбойничали, и ввиду наступившей ночи, избегая морских волн, расположились на ночь в какой-то прибрежной харчевне вблизи их корабля, — мы напали на них и все разграбили. Однако нельзя сказать, чтобы мы ушли, не подвергнувшись никакой опасности.

Лишь только матрона услышала, как заскрипела дверь, принялась она бегать по комнате и беспокойным криком своим всех переполошила, зовя стражников и слуг своих поименно, сзывая всех соседей на помощь, так что, не запрячься все они по углам, трепеща за свою безопасность, не уйти бы нам безнаказанно. Но эта достойнейшая (нужно отдать ей справедливость) и исключительной верности женщина, снискав уважение за доблестные свои поступки, обратилась с прошением к божественному цезарю и выхлопотала быстрое возвращение из ссылки для своего мужа и полное отмщение за нападение. Как только пожелал цезарь, чтобы не существовало шайки Гемона-разбойника, так ее и не стало; такую власть имеет одно мановение великого владыки. Вся шайка стараниями особых воинских отрядов была раздроблена и раздавлена, лишь я один, с трудом скрывшись, избег Орковой пасти следующим образом.

8. — Надев узорное женское платье в широких пышных складках, покрыв голову вышитой повязкой, обувшись в белые женские туфли и взяв двусмысленную личину слабого пола, я сел на осла, нагруженного ячменными снопами, и проехал через самую середину вражеского отряда. Принимая меня за какую-нибудь мельничиху, они дали мне свободный пропуск; не надо забывать, что я тогда был безбородым и щеки мои блистали отроческой свежестью. Но при этом я нисколько не посрамил ни отцовской славы, ни своей доблести, так как, подставленный прямо под убийственные мечи, полудрожа, скрывшись обманным образом только под чужой одеждой, в одиночестве проезжая через села и усадьбы, я сумел сколотить себе деньжонок на дорогу. — И сейчас же, приоткрыв свои лохмотья, он извлек оттуда две тысячи золотых. — Вот, — говорит, — мой гостинец или приданое в вашу компанию, а также предлагаю себя, если ничего не имеете против, вам в вернейшие атаманы, причем ручаюсь, что пройдет немного времени — и каменное это ваше жилище я обращу в золотое.

9. Без промедления и задержки разбойники единогласно тут же выбрали его в атаманы и принесли довольно нарядное платье, которое он и надел, сбросив свои лохмотья, в которых было такое богатство.

Преобразившись таким образом, он со всеми перецеловался, потом его поместили на самое возвышенное ложе и отпраздновали его избрание ужином и большой попойкой.

Тут, из перекрестного разговора узнав о попытке девушки убежать, о моем пособничестве и о чудовищной смерти, назначенной нам обоим, спросил он, в каком помещении она находится; когда его привели туда и он увидел, что она в оковах, сморщивши неодобрительно нос, он вернулся обратно и говорит: — Я не настолько груб и дерзок, чтобы высказываться против вашего решения, но по совести я бы считал несправедливым скрыть от вас то, что мне кажется правильным. Прежде всего прошу верить, что побуждает меня лишь забота о вашей пользе, к тому же, если мнение мое вам не понравится, вы свободно можете снова вернуться к вопросу об осле. Ведь я полагаю, что для разбойников, которые ясно понимают свое дело, выше всего должны стоять прибыль, даже выше, чем желание мести, осуществление которой часто связано с убытком. Если же вы уморите эту девушку в этом осле, вы сделаете не что иное, как удовлетворите чувство возмущения без всякого иного возмещения. Потому я полагаю, что ее нужно отвести в какой-нибудь город и там продать. Девочка в ее возрасте не может пойти за низкую цену. У меня у самого, когда я еще водился со сводниками, был знакомый, который немало талантов268 полностью дал бы за такую девушку сообразно ее происхождению, чтобы приспособить ее к ремеслу потаскушки, от него бы она уже не убежала, а ваша жажда мщения была бы достаточно удовлетворена, раз она попала бы в публичный дом. Я вам высказываю соображения, которые мне пришли в голову, как выгодные; вы же, конечно, вольны в своих мнениях и поступках.

10. Так этот рачитель о разбойничьей прибыли защищал и наше дело, отменный спаситель осла и девицы. Остальные по долгом обсуждении, причем продолжительность этого совещания измучила мне все внутренности и жалкий дух мой, добровольно присоединились к мнению вновь вступившего разбойника и сейчас же освободили деву от оков. Как только увидела она этого юношу и услышала упоминание про потаскушек да сводников, так превесело начала смеяться, что в голову мне пришло заслуженное осуждение всего женского пола, так как на моих глазах девушка, забыв жениха молодого и желание законного брака, при одном имени гнусном и грязном публичного дома внезапно пришла в такой восторг. Так что вся порода женская и нравы их зависели от ослиного суждения. Но молодой человек снова обратился с речью к разбойникам: — Почему бы не воздвигнуть моление Марсу Сопутствующему,269 чтобы он помог нам и девицу продать, и набрать товарищей? Да, как вижу, у нас и никакого животного, потребного для жертвоприношения, ни вина в достаточном количестве, чтобы пить вволю, не имеется. Поручите мне десяток спутников, с меня будет довольно, я отправлюсь в ближайшую усадьбу и оттуда вам приволоку провизии на салическое пиршество.270

Он отправился, а оставшиеся развели огромный костер и из зеленого дерна соорудили жертвенник богу Марсу.

11. Вскоре и те вернулись, неся мехи с вином и гоня перед собой целое стадо скота. Выбрав большого козла, старого, косматого, приносят его в жертву Марсу Охраняющему и Сопутствующему. Сейчас же готовят роскошный пир. А пришлец тот и говорит: — Должны вы убедиться, что проворен ваш атаман не только в вылазках и добыче, а и в наслаждениях ваших. — И, взявшись за дело, с необыкновенной ловкостью все искусно приготовляет. Метет, накрывает, жарит, запасы приготовляет красиво, а главным образом накачивает их всех поочередно то и дело огромными чашами вина.

Тем временем, ходя взад и вперед, как того требовала взятая им на себя должность, часто заходит к девушке: то потихоньку даст ей унесенные со стола кушанья, то с веселым видом поднесет ей выпить, сам предварительно пригубив из той же чаши. Та все это с жадностью принимала, и случалось, что, когда тот хотел ее поцеловать, она сама быстрыми поцелуями предупреждала его желание. Такое поведение отнюдь мне не нравилось.

Ах, девушка невинная, как могла ты забыть свой брак и любимого тобой возлюбленного, как могла ты предпочесть твоему только что повенчанному супругу, которого я не знаю, но с которым сочетали тебя твои родители, этого жестокого бродягу без рода и племени? Неужели совесть в тебе молчит, а нравится тебе, поправши чувство, предаваться блуду среди этих мечей и копий? А что, если каким-нибудь манером другие разбойники об этом пронюхают? Опять к ослу прибегнешь, опять под беду меня подведешь? По правде сказать, отыгрываешься ты на чужой спине.

12. Покуда я с величайшим негодованием приписываю ей всякие низкие побуждения, вдруг узнаю по некоторым намекам, достаточно ясным для рассудительного осла, что это не Гемон, пресловутый разбойник, а Тлеполем, жених этой же самой девушки. В пылу разговора все очевиднее, не обращая внимания на мое присутствие, будто я был не живой, говорит он ей: — Будь покойна, Харита нежнейшая, всех этих твоих хозяев скоро будешь иметь пленниками. — И в ту же минуту, без перерыва, осовевших от головокружения и опьянения ослабевших потчует уже совсем не разбавленным, лишь слегка на пару подогретым вином, а сам не пил. И, клянусь Геркулесом, я сильно подозреваю, что он им в большие чаши подмешал какого-нибудь снотворного снадобья. Наконец решительно все от вина свалились с ног, все до одного полегли как мертвые. Тут без всякого затруднения накрепко он их всех перевязал, и, устроив их по своему усмотрению, посадил мне на спину девушку, и направился к своему городу.

13. Едва мы подъехали к дому, весь город высыпал навстречу вымоленному зрелищу. Выбежали родители, родственники, клиенты, воспитанники, слуги с веселыми лицами, вне себя от радости. Действительно, для всякого пола и возраста картина была небывалая и, клянусь Геркулесом, достойная памяти, как дева торжественно въезжала верхом на осле. Я сам повеселел и, чтобы не сочли, что я ни при чем в этом деле, навострил уши, раздул ноздри и громко заревел, огласив все кругом звучным ревом. Родители приняли девушку в брачный покой, окружив ее заботами, меня же Тлеполем в сопровождении большой лохматой лошади и сограждан повернул обратно. Я ничего не имел против этого, так как любопытствовал узнать, что будет дальше, и желал присутствовать в качестве свидетеля при поимке разбойников. Мы застали их связанными больше вином, чем оковами. Отыскав и отобрав все имущество и нагрузив нас золотом, серебром и прочим добром, самих их частью, как были связанными, подкатив к ближайшему обрыву, в пропасть кинули, остальных же оставили убитыми собственными мечами.

Радуясь такому отмщению, весело возвращаемся мы в город. Такое множество богатства было помещено в общественное казнохранилище, а вновь обретенная девица передана Тлеполему как законная супруга.

14. С этой минуты матрона, признав меня за своего спасителя, начала оказывать самые широкие заботы и с первого же дня своего супружества отдала приказание до краев насыпать мне в ясли ячменя и давать столько сена, что хватило бы и на верблюда бактрийского.271 Как проклинал я почтеннейшее чародейство Фотиды, обратившей меня в осла, а не в собаку, когда видел, как много остатков с пышной трапезы домовыми псами растаскивается или получается в виде подачки и потом грызется и пожирается.

После первой ночи и начатков Венеры новобрачная не переставала напоминать обо мне своим родителям и супругу, покуда те не обещали ей, что мне будет обеспечено самое почетное существование. Был собран совет из ближайших и солидных друзей, чтобы обсудить, каким способом достойнее выразить мне свою признательность. Одному из них казалось самым подходящим оставить меня при доме и, никуда не выпуская, откармливать отборным ячменем, бобами и журавлиным горохом. Но одержало верх мнение другого, который, заботясь о моей свободе, советовал лучше отпустить меня резвиться в деревенские луга среди табунов, чтобы хозяева лошадей от моего благородного покрытия имели приплод в виде множества мулов.

15. Итак, сейчас же призывается конский пастух, и с длинными предварительными наставлениями меня ему вручают. Вне себя от радости, весело побежал я вперед, решив не иметь уже больше дела ни с тюками, ни с другой какой поклажей и рассчитывая, что, с увеличением свободы, теперь, в начале весны, мне удастся на зеленых лугах найти где-нибудь розы. Приходило мне в голову и следующее соображение, что если мне в ослином образе оказываются такие знаки благодарности и почести, то, став человеком, я удостоен буду еще больших благодеяний. Но как только пастух этот вывел меня из города, сейчас же стало ясно, что не только никакого удовольствия, но даже ни малейшей свободы для меня не предвидится. Потому что жена его, скупая и негоднейшая женщина, сейчас же приспособила меня вертеть мельничный жернов и, подгоняя меня безжалостно суковатой палкой, за счет моей шкуры приготовляла хлеб на себя и свою семью. Не довольствуясь тем, что ради своей пищи так меня изнуряет, она еще моими трудами молола за плату зерно от соседей, а меня, несчастного, после такой работы лишала даже положенной мне пищи. Зерно, предназначенное мне, она пускала тоже в помол и, смолотое моими усилиями, продавала окрестным крестьянам, мне же после дня такой работы поздно вечером давала грязной непросеянной мякины вперемешку с крупным песком.

16. На удрученного такими бедами жестокая судьба обрушила новые мученья, чтобы я, как говорится, и дома и на стороне храбрыми подвигами досыта мог прославиться. Наконец случилось, что почтенный пастух мой, исполняя с опозданием хозяйский приказ, надумался выпустить меня к кобылиному табуну. И вот я, снова свободный ослик, пустился, подпрыгивая и радуясь приятному началу, уже принялся выбирать, которая из кобыл всего подходящее для предстоящей случки. Но за сладостной этой надеждой последовала смертельная опасность. Самцы, похотливые от обильного и продолжительного корма, к тому же ужасные на вид и более сильные, чем любой осел, опасаясь моего соперничества и не желая разводить ублюдков, пренебрегли заветами Зевса-гостеприимца272 и, взбесившись, начали меня с ненавистью преследовать. Тот, вздыбив в высоту могучую грудь, подняв голову, вытянув шею, поражает меня передними ногами, другой, повернувшись ко мне тучным крупом с мясистыми мускулами, наносит удары задними копытами, третий, грозя зловещим ржанием, прижав уши, оскалив ряд белых зубов, принялся меня кусать. Тут вспомнилась мне читанная мной история о фракийском царе,273 который своих несчастных гостей бросал на растерзание и пожрание диким лошадям: до чего этот могущественный тиран скуп был на ячмень, что голод кобылиц щедро удовлетворял человеческим мясом!

17. Подобным же образом истерзанный различными нападениями этих жеребцов, я с тоской помышлял, как бы снова вернуться к своим жерновам. Но Фортуна, поистине не насытившаяся еще этими моими мучениями, приготовила снова новое мне еще наказание. Выбрали меня, чтобы возить лес с горы, и приставили ко мне на этот случай мальчишку, самого скверного из всех мальчишек. Он не только заставлял меня взбираться по крутому подъему и от такого пути по острым каменьям все копыта сбивать, но в награду за это злодейски осыпал меня палочными ударами, так что боль от этих ран проникала мне до мозга костей, причем он всегда попадал мне по правому бедру и, норовя все в одно и то же место, разодрал мне шкуру, и болячка, делаясь все шире, обратилась из небольшого отверстия в большую дыру или даже целое окно, по которой, несмотря на то что та сочилась кровью, он не переставал лупить. А дров такое множество на меня нагружал он, что можно было подумать, что вязанки приготовлены для слона, а не для осла. Когда же поклажа на одном боку перевешивала, то вместо того, чтобы, во избежание падения, облегчить немного тяжесть и мне дать передышку или, переложив на другую сторону, уравновесить нагруз, он, напротив того, привязывал камни к более легкому боку, таким образом думая поправить отсутствие равновесия.

18. Не довольствуясь моими муками от чрезмерной тяжести, когда мы переправлялись через речку, встречавшуюся по пути, он, заботясь, как бы обувь от воды не попортилась, сам еще, вскочив мне на спину, усаживался, как будто такой незначительный привесок не увеличивал общей тяжести. Когда же случалось, что, поскользнувшись на мокрой грязи, не будучи в состоянии тащить такой груз, я не мог взобраться на крутой берег и падал, он и не думал, как подобало бы порядочному погонщику, поднять меня рукой, за узду тянуть, за хвост тащить или сбросить часть багажа, чтобы я мог стать на ноги; никакой такой помощи в моем несчастии он не оказывал, а, вырезав здоровенную дубину, принимался лупить меня по всему телу, начиная с головы, как раз с ушей, покуда успокоительное это средство не заставляло меня подняться. Вот еще какое он придумал для меня наказание: связал острейшие колючки с ядовитыми иглами в пучок и привязал мне к хвосту в виде висячего орудия пытки, так что, при ходьбе приведенные в движение, они жестоко ранили меня своими шипами.

19. Таким образом подвергался я двойной беде, потому что пущусь ли прытью, избегая жесточайших его нападений, тем сильнее ранят меня болтающиеся колючки, задержу ли я немного шаг, чтобы убавить боль, он меня ударами начинает погонять. Не иначе надо было полагать, что негоднейший этот мальчишка решил так или иначе меня извести, чем он мне неоднократно клятвенно и грозил.

Очевидно было, что отвратительная злокозненность его побуждала к худшим еще выдумкам; однажды, когда терпение мое истощилось от крайней его наглости, я здорово его лягнул копытами. Тогда он следующую каверзу на меня измыслил. Нагрузив меня большими связками пакли и накрепко привязав их веревками, погнал он меня вперед, а сам на ближайшем хуторе стащил тлеющий уголь и положил его в самую середину поклажи. Постепенно разгораясь и укрепляясь, огонь обратился в пламя, и всего меня объял зловещий жар, и не предвиделось прибежища в крайней беде этой, ни какого-либо способа для спасения, и такое пожарище никакой проволочки не допускало, и всякое соображение у меня из головы выскочило.

20. Но в крайних бедствиях Фортуна ласково мне улыбнулась, может быть, для того, чтобы сохранить меня для будущих опасностей, но, во всяком случае, от настоящей и предрешенной гибели меня спасая. Увидев оставшуюся после вчерашнего ливня свежую лужу с грязной водой, я со всего разбега бросаюсь в нее головой и сейчас же, загасив огонь, освободившись и от груза и от гибели избавившись, выхожу из нее обратно. Но и тут пакостный и наглый мальчишка этот свой негоднейший поступок сваливает на меня и уверил остальных пастухов, что, проходя спотыкаясь мимо соседних костров, я по своему почину поскользнулся и добровольно зажегся об них, и со смехом прибавил: — До каких же пор мы зря будем кормить огненосца этого?

Немного дней спустя еще худшую хитрость против меня он придумал. Продав в первую избушку дрова, которые я возил, и пригнав меня пустым, начал говорить, что не может справиться с моим злым нравом, отказывается от несчастной службы при мне и жалобы свои ловко сочинил в таком виде:

21. — Полюбуйтесь на этого лентяя нерасторопного, в полном смысле слова осла! Кроме всех прочих провинностей, теперь он меня новыми проказами вздумал допекать. Как только завидит прохожего, — будь то смазливая бабенка, или девочка на выданьи, или нежный отрок, — сейчас же, сбросив свою поклажу, иногда и самую подстилку, пустится как сумасшедший догонять людей, странный любитель, повалит их на землю и, набросившись на них, пытается удовлетворить свою непозволительную и невиданную похоть и, желая дать выход скотским страстям, делает попытки противоестественного совокупления. Желая воспроизвести поцелуй, тычет он грязной мордой и кусается. Из-за таких дел у нас возникает немало крупных ссор, судебных процессов, а может случиться и обвинение по уголовщине. Вот и теперь: увидев по дороге какую-то молодую приличного вида женщину, дрова, которые вез, он сбросил, разбросал по сторонам, сам же бешено напал на нее и хотел влезть на женщину, распростертую на грязной земле. И если бы на крики и женские вопли не сбежались прохожие, чтобы оказать помощь, и не освободили ее, вырвавши из ослиных объятий, несчастная претерпела бы, будучи раздавленной и растерзанной, мучительную кончину, а на нас было бы наложено строгое наказание и штраф.

22. Присоединяя к этим вракам другие еще рацеи, которые казались тем более убедительными, что я хранил стыдливое молчание, он жесточайшим образом возбудил всех пастухов к моей гибели. Наконец один из них воскликнул: — Почему же не принести в жертву, как требуется за чудовищные совокупления, этого всенародного супруга, пошлейшего из всех любодеев? — И добавляет: — Эй ты, мальчик, отруби ему голову, кишки собакам нашим выброси, что останется мяса, прибереги на обед нашим работникам, а кожу, отчистив золою, отнесем к хозяевам, без труда свалив его смерть на волка. — Без замедления зловредный мой обвинитель, он же и исполнитель пастушеского решения, радостно издеваясь над моим несчастьем и не забыв, как я его лягал, — жалею, клянусь Геркулесом, что недостаточно сильно его лягнул, — принялся за приготовления и начал точить нож на камне.

23. Но тут один из этой деревенской сходки говорит: — Грешно было бы такого прекрасного осла просто-напросто зарезать, и только из-за того, что ему ставят в вину любовную похоть и распущенность, лишаться нам такого необходимого работника, когда стоит только выхолостить его, и он не только не сможет возбуждаться и вы будете освобождены от страха подвергнуться опасности, но он сам сделается вдобавок жирнее и глаже. Знавал я не то что вялых ослов, а диких и обладавших крайней похотью жеребцов, и то буйные и неукротимые эти звери после холощения делались ручными, кроткими, способными к перевозке грузов и на другую работу годными. Если вы ничего не имеете против моего предложения, дайте мне немного времени. Я схожу на соседний рынок, возьму из дому инструменты, необходимые для этой операции, сейчас же вернусь к вам обратно и, раздвинув ляжки, оскоплю этого беспокойного и неприятного кавалера, так что он сделается тише овечки.

24. Такое решение избавило меня от крепких рук Орка, но, уготованный на жестокое наказание, я загрустил и в потере одной части тела оплакивал полную свою погибель. Обдумывал я, как бы продолжительной голодовкой или добровольным прыжком в бездну найти себе смерть, при которой я, конечно, умру, но умру по крайней мере не подвергаясь при жизни никакому увечью. Пока я не спеша занимался выбором способа смерти, ранним утром мальчишка тот, мой погубитель, снова погнал меня на обычную дорогу в горы. Привязав меня к свисавшей ветке большущего падуба, он пошел вперед, чтобы нарубить топором дров, которые ему нужно будет везти. Вдруг из ближайшей пещеры высунула сначала голову, а потом и вся вылезла зловещая медведиха. Как только я ее увидел, в страхе и в ужасе от неожиданного появления морды, я всей тяжестью тела осел на задние лапы, голову задрал как можно выше и, оборвав привязь, пустился без оглядки бежать, спеша не только ногами, но и всем вытянутым телом вниз на расстилающиеся равнины, стараясь изо всех сил убежать не только от громадной медведихи, но и от худшего, чем сама медведиха, мальчишки.

25. Тут какой-то прохожий, видя, что я один бегу без присмотра, проворно вскочил на меня и палкой, что была у него в руках, погнал вбок по неизвестной мне дороге. Я охотно прибавил шагу, удаляясь от жестокой перспективы лишения мужественности. К тому же удары не были особенно чувствительны для меня, отлично привыкшего к побоям.

Но Фортуна, упорно преследовавшая меня, с удивительной быстротой повернула мне во вред тот удобный случай к спасению и принялась строить мне новые козни. У пастухов моих пропала телушка, и они, в поисках ее обходя окрестности, случайно попались нам навстречу, сейчас узнали меня и, схватив за узду, начали тащить. Новый мой седок смело и крепко протестовал, взывая к человеческой совести и к богам: — Куда вы меня насильно тащите? Чего на меня нападаете?

— А, так мы с тобой невежливо обращаемся, когда ты сам, укравши у нас осла, уводишь его? Лучше скажи, куда ты мальчика, его погонщика, которого ты, очевидно, убил, запрятал? — Сейчас же сбили его на землю, принялись бить кулаками, пинать ногами, хотя он клялся и божился, что никакого погонщика не видел, но, встретив меня одного и без присмотра, хотел, в надежде на вознаграждение, вернуть меня владельцу.

— Если бы этот осел, которого мне лучше бы не встречать, обладал человеческим голосом, он бы подтвердил мою невиновность, и вам было бы стыдно за ваше обращение со мною.

Но слова его делу не помогли. Непокладистые пастухи набросили ему петлю на шею и повели в густую рощу к той горе, где мальчик имел обыкновение рубить дрова.

26. Нигде его не нашли, а заметили разбросанными по разным местам растерзанные части его тела. Я чувствовал, что, без всякого сомнения, это дело зубов медведихи, и, клянусь Геркулесом, сказал бы все, что знал, будь у меня дар слова. Но я одно мог делать, — молча благодарить судьбу за запоздалое возмездие. Между тем все разъединенные части трупа были найдены, с трудом составлены вместе и тут же преданы земле, а моего Беллерофонта,274 в воровстве которого не сомневались и которого, кроме того, подозревали в кровавом убийстве, отвели связанного к себе домой, с тем чтобы завтра ранним утром передать, по их словам, начальству для наказания.

Между тем, пока родители мальчика горевали, рыдая и плача, приходит и крестьянин, исполнивший обещание, и требует, чтобы надо мной была совершена решенная операция. Кто-то ему отвечает: — Сегодня нам не до того, а вот завтра сколько угодно, можешь не только естество, а и голову этому проклятому отрезать. В помощниках у тебя недостатка не будет.

27. Этим было достигнуто то, что гибель моя отложена была на следующий день. И я был благодарен благодетельному отроку за то, что он по крайней мере на один денечек отсрочил мое смертоубийство. Но даже такого краткого промежутка для моей благодарности и покоя дано мне не было; мать отрока, оплакивая жестокую смерть сына, плача и рыдая, одетая в траурные одежды, обеими руками раздирая покрытые пеплом волосы, с воплями, переходящими в крики, поражая ударами грудь свою, врывается в мое стойло и начинает так: — А этот, полюбуйтесь, в полной безопасности уткнулся в ясли и предается своей прожорливости, только и знает, что набивает свою ненавистную и бездонную утробу жратвой, ни над моими бедами не сжалится, ни об ужасном несчастьи с своим хозяином не вспомнит, а словно презирает и небрежет о моей старости и убожестве и полагает, что даром пройдет ему такое злодеяние! Кто угодно может счесть его за невинного: ведь вполне естественно строить надежду на спасение вопреки нечистой совести на самых жалких попытках. Призываю богов справедливых в свидетели, негоднейшая скотина, хотя бы ты и добился какого-нибудь голоса в свою пользу, только бессмысленного идиота можешь ты убедить, что ты ни при чем в жестоком этом деле, когда ты и копытами мог защитить бедного мальчика, и укусами врага отогнать. Мог ты частенько его самого лягать, а от смерти с таким же жаром уберечь не мог? Конечно, ты должен был бы взять его себе на спину и спасти от кровожадных рук этого разбойника, вместо того чтобы, покинув и бросив своего товарища, наставника, спутника, пастыря, убегать одному. Разве тебе неизвестно, что даже те, кто умирающим в спасительной помощи отказывают, подлежат наказанию, как преступившие добрые нравы? Но недолго, убийца, будешь ты бедам моим радоваться. Скоро я дам тебе почувствовать, насколько природные силы могут увеличиваться от горя.

28. Сказав это, она обеими руками развязала свою повязку и, связав ею мои ноги заднюю с задней, переднюю с передней и плотно затянув, чтобы лишить меня возможности сопротивляться, схватила кол, которым обыкновенно подпирала дверь в стойле, и принялась меня колотить, пока палка от собственной своей тяжести не выпала у нее из рук. Тогда, жалея, что так быстро устали ее мускулы, подбежала она к очагу и, вытащив оттуда горячую головню, стала совать ее прямо мне в пах, покуда я не принужден был прибегнуть к последнему способу защиты, а именно пустить ей в лицо и глаза струю жидкого кала. Почти ослепнув и задыхаясь от вони, убежала от меня эта язва, а не то погиб бы ослиный Мелеагр от головни безумствующей Алтеи.275

<< | >>
Источник: Луций Апулей. «Метаморфозы» и другие сочинения. 1988

Еще по теме КНИГА СЕДЬМАЯ:

  1. Упражнение седьмое
  2. Глава седьмая
  3. ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  4. СЕДЬМАЯ ГЛАВА
  5. СЕДЬМОЙ ДЕНЬ
  6. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Дети Телоса
  7. ГЛАВА СЕДЬМАЯ ЖИЗНЬ ПРОЖИТЬ
  8. Часть седьмая. Физиология и настроение
  9. Книга перша
  10. Книга друга
  11. Книга третя
  12. Книга четверта
  13. Книга п'ята
  14. РАЗДЕЛ СЕДЬМОЙ. ОТНОСИТЕЛЬНЫЕ ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВООТНОШЕНИЯ
  15. Седьмая глава ЛОГИКА ЖЕНСКОЙ ВЛАСТИ
  16. Седьмой месяц